Приехал – и сразу пожалел. Он отвык от многолюдья; к тому же «его» кресло оказалось занято. Как и Алекс: он кивнул, давая понять, что помнит, но – после.

– Регина принесла фаршированные перцы, – сообщил Алекс. – Любишь? У тебя что, кьянти? Открывай, я сыр порежу.

Застольем дирижировала Регина. Высокая, статная, с очень темными хитроватыми глазами на холеном лице, женщина громко и авторитетно говорила на любую тему. Как найти квартиру и чем плоха найденная без нее, Регины; почему нельзя покупать готовый фарш; о чем не надо писать в резюме; где лучше делать педикюр и как правильно запекать буженину. Регина выстреливала советами, хотя никто не задавал вопросов, но ее не перебивали – женщина обладала какой-то гипнотической властью. Когда выяснилось, что Ян самостоятельно нашел квартиру, Регина прониклась к нему вежливой неприязнью, обращалась очень редко, с неизменным ехидством в голосе.

Все дружно хвалили Регинины перцы, не сомневаясь в правильном происхождении фарша. Женщина с бледными глазами – Ян не помнил ее имени – накладывала салат, а Люсик тянулся через стол за сардинами. Достав сигареты, Ян ушел на балкон, откуда не спешил возвращаться. За стеклом слышалось звяканье посуды, голос Регины перекрывал остальные голоса, кто-то смеялся. «Выпью кофе, – решил Ян, – и домой». Алекс открыл дверь:

– Отдыхаешь? А кофе кто сварит? Учти, народу прибавилось.

Ян увидел растрепанного парня во всем джинсовом и незнакомую брюнетку, которая сидела в углу дивана. Лицо было наполовину скрыто темными волосами. Рядом топтался Борис.

На кухне женщины считали чашки. Поставив чайник, Ян вернулся в гостиную на знакомой фразе: «Мне очень интересна история вашей эмиграции». Новую жертву нашел, подумал Ян и услышал негромкий, но отчетливый вопрос:

– Почему?

Случается, что в общем гуле голосов наступает короткая пауза, когда любой отдельный звук, будь то птичья трель за окном, неожиданный смех или шаги над головой, раздается с необычной ясностью. Так прозвучал голос незнакомки.

– То есть… в каком смысле? – вскинулся Борис и с достоинством продолжал: – Я пишу историю нашей эмиграции. Я историк.

– Очень приятно, – брюнетка улыбнулась. – Я тоже.

И поднялась.

– Уже поздно, мне пора.

«Новенькая» была похожа на египтянку: худая, с узкими, как у мальчика, бедрами; по сравнению с ними плечи казались широкими. Двигалась она тоже, как изображаемые на вазах египтяне, вытянув руку с сумкой и слегка балансируя другой, корпусом к сидящим и повернув голову – профиль и фас одновременно. Не хватало замысловатой прически – темные пряди некогда короткой стрижки скрывали пол-лица. Лавируя между гостями, Египтянка подошла к Алексу. Тот решительно замотал головой и повернулся к Яну:

– Слушай, ты не подбросишь Юльку? Тебе по пути, а у нее машина в ремонте. Кстати, вы земляки, я не говорил? Это Ян.

Египтянка Юля сказала:

– Подкиньте меня до метро и возвращайтесь.

– Я все равно собрался уходить. – Он закурил и спохватился: – Ничего, если я буду курить?

– Вы уже курите, – засмеялась она. – Мне все равно.

– Только говорите, куда ехать, я не знаю.

Она кивнула.

– Пока прямо, у метро свернем. Я скажу.

Только сейчас Ян вспомнил, что Алекс так и не сказал, что там за дело.

– Не обращайте внимания на Бориса, – сказал он.

– На кого?.. Я только Алекса знаю.

– Который про эмиграцию спрашивал. Он у всех спрашивает. А сейчас куда, направо?

– Кажется… Да, правильно. Теперь до светофора. Ничего он не хочет знать. Я не понимаю, зачем он спрашивал…

Помолчав, Ян решился.

– Как там, в Городе?

Последовал короткий ответ:

– Война.

Совсем недавно он слышал это слово от Иосифа. Больше тот не сказал ничего.

– Война… Как?

Юля ответила не сразу. Потом медленно заговорила:

– Там ОМОН. Это не Афган, конечно. Такая миниатюрная, короткая войнушка, как мы во дворе играли. В детстве, помнишь?..

Ян обрадовался внезапному «ты».

– …только по-настоящему: баррикады, пули, кровь. И раненые бежали не домой обедать, как во дворе, нет: от пуль убегали, падали. Некоторые не встали. В Доме печати, например. Или на бульваре, около памятника Ленину. Там омоновцы были. Были – и били. Дубинками. И стреляли.

Четкий негромкий голос Египтянки звучал горько, почти зло. Он не стал объяснять, что никогда не играл в войнушку и вообще не гулял во дворе. Попробовал представить стрельбу у памятника Ленину.

– Ты видела?..

«Ты» выскочило неожиданно легко.

– Нет, сама не видела. Друзья рассказали. Когда-нибудь увидим – люди снимали. Хотя многие вообще ничего не знали, вот это было самое дикое. Люди жили как обычно: дети ходили в школу, взрослые на работу. Старый Новый год отмечали: все началось тринадцатого января. Ходили слухи всякие, но кто им верит? А по телику наши ничего не показывали, только Горбачев увещевал, что все рассосется.

– Наши показывали, – сказал Ян, – очень обрывочно.

– Смотри, как мы говорим… – Юля грустно улыбнулась. – «Наши» – и наши; заметил? Не сразу сообразишь. Ой, мы, кажется, проехали!

Кое-как Ян вернулся на нужную дорогу. К дому, где жила новая знакомая, приехали в темноте.

– Кстати, что с машиной? – спросил с опозданием. – Я к тому, что смогу тебя… вас… подвезти куда нужно, мне совсем не далеко.

Записал свой телефон и торопливо протянул ей.

* * *

Так, наверное, чувствует себя человек, выздоравливающий после долгой болезни, когда все становится интересно: что за птаха требовательно смотрит в окно, почему у девушки за кассой такое грустное лицо, чем озабочен старик на скамейке? Когда Ян впервые увидел хорошие цветные фотографии, стало понятно, что мир может выглядеть иным, как если смотреть на него в чисто вымытое окно. Маленький, он взбирался на подоконник и подолгу глазел на верхушки зазеленевших деревьев и дом напротив, на мокрые висящие провода, и казалось, что стекла нет, протяни руку – и коснешься карниза, блестящего от дождя. Недоверчивые пальцы утыкались в невидимую преграду, позади вспыхивал свет и слышался бабушкин голос: а ну, слезай!..

Он смотрел в зеркало на свое лицо – что в нем изменилось? Далеко не сразу понял: улыбка. Какой болван: свой телефон дал, а у нее не попросил (почему решил, что она позвонит?). Алекса спрошу.

Вообще-то смотрел в зеркало, готовясь бриться, но так удивился несовпадению привычного своего лица с отражением, что застыл с электробритвой в руке. Кто первый сказал «ты»? Переход Яну всегда давался не просто болезненно – мучительно, несмотря на все уверения, что в Америке «все на ты, даже с президентом», однако с президентом общаться не приходилось, а сказать «ты» он и раньше не умел даже пьянице в парадном. Не пускал какой-то внутренний барьер, охраняя от непрошеных дружб и навязчивой фамильярности.