которое я ощущаю как исцеляющие объятья очень дорогого друга, предложенные в момент абсолютного несчастья. Я думаю, что Брамс таким образом пытался обнять Клару, прижать ее к себе и разделить с ней грусть, одновременно смягчая ее отчаяние.

Третья часть сонаты содержит тему из его песни Regenlied, которую Клара во многих письмах называет своей темой.

Получив рукопись сонаты от Брамса, Клара написала ему, что сразу сыграла ее, а затем ее «от радости» одолели слезы.

Мы никогда достоверно не узнаем природу отношений Брамса с Кларой Шуман, но мы точно можем сказать, что они были завораживающими.

ХОЛОСТЯК

Один из многих очаровательных исторических фактов заключается в том, что у Чайковского и Брамса – которые входят примерно в десятку важнейших классических композиторов (а их концерты для скрипки входят в тройку самых важных концертов в скрипичном репертуаре) – день рождения в один день: седьмого мая. Это особенно мило, потому что Чайковский постоянно источал всевозможные гадости про Брамса и его музыку, пока однажды они не выпили вместе и не стали лучшими друзьями. В письме своей патронессе Надежде фон Мекк, написанном до той тусовки, Чайковский пишет:

«В Вене Брамс считается вожаком. Брамс – знаменитость, а я – никто. И все же без ложной скромности могу сказать, что я превосхожу Брамса. Если я искренний и честный человек, то должен буду сказать ему: “Герр Брамс! Я считаю вас бездарным человеком, полным притязаний, но совершенно лишенным творческого вдохновения. Я оцениваю вас очень низко и в самом деле смотрю на вас сверху вниз”».

Однако после их первой встречи он написал своему издателю и другу Петру Юргенсону:

«Я напился с Брамсом – знаешь, он чертовски увлечен выпивкой; он очень хороший человек и совсем не такой горделивый, как я себе представлял. У него очень веселый характер, и должен сказать, что часы, проведенные в его компании, оставили мне только приятные воспоминания».

Он также написал, что «симпатичная голова» Брамса напомнила ему голову «приятного, красивого престарелого священника».

Вряд ли это можно считать любовным письмом, конечно. И он так и не проникся музыкой Брамса.

Реальные любовные письма Чайковского – или, вернее сказать, письма, посвященные объектам его романтического интереса (потому что в то время, будучи гомосексуальным мужчиной в России, у него не было права открыто выражать любовь) – представляют собой пронзительное сочетание юмора и пафоса.

В них вы можете найти восхитительные фантазии, типа этой: «Боже мой, что за ангельское создание, и как я жажду быть его рабом, его игрушкой, его собственностью!»

И яркие описания тайных встреч: «Между ужином и театром я прогуливался и встретил юношу потрясающей красоты, хотя и совершенно немецкого типажа. После нашей прогулки я предложил ему деньги, от которых он отказался. Он делает это из любви к искусству и обожает мужчин с бородой».

Но в письме своему брату Модесту, написанном 28 сентября 1876 года, он обнажает конфликт между его гомосексуальностью, с которой он смирился, и болью, которую вызывает у него общественное мнение о его ориентации:

«Ты говоришь, что мне должно быть все равно на qu’en dirat’on! [фр.: “что скажут люди”]. Это правда только отчасти. Есть люди, которые не могут презирать меня за мои недостатки просто потому, что полюбили меня до того, как заподозрили, что я практически потерял свою репутацию. Саша тому пример! Я знаю, что она разгадала правду и безоговорочно прощает меня. То же самое касается и многих других, кого я люблю и уважаю. Ты правда думаешь, что меня не тяготит осознание того, что они жалеют меня и прощают, хотя на самом деле я не сделал ничего плохого! Можешь ли ты понять, что меня убивает мысль о том, что люди, которые меня любят, иногда стыдятся меня! Это случалось уже сто раз, и случится еще сто!»

Читая его письма[152], становится ясно, что он боролся не против своей гомосексуальности, а против общественных сил, которые осуждали его за чувства, и против своей судьбы в этом осуждении. Это несомненно способствовало его депрессии – и окончательному решению жениться на женщине, которую он любил «не в меньшей степени». Письма также рассказали многим о темных эмоциях, запечатленных в его работах.

По словам Чайковского, вступительная часть его Симфонии № 4 отображает «роковую силу, которая не дает нашим мечтам и счастью осуществиться». Довольно надолго настроение музыки остается темным и обреченным, а затем сменяется на мрачно соблазнительную тему. Чайковский описывает это как «сладкое и чувственное видение. Какой-то яркий милосердный человеческий облик проходит мимо и манит куда-то… Понемногу сны полностью окутали душу. Все мрачное и безрадостное забыто. Вот оно, вот оно счастье!»

Но скоро мираж исчезает.

«Нет! – пишет он. – Это был сон, и Судьба жестоко будит нас. Поэтому жизнь – вечное чередование суровой реальности, мимолетных снов и грез о счастье. Рая не существует. Дрейфуйте в этом море, пока оно не поглотит вас и не погрузит в свои глубины».

Несмотря на тьму, заполнившую большую часть его жизни, Чайковский более всего известен своими масштабными несдержанными мелодиями и вальсами, которые олицетворяют ту свободную романтическую любовь, которая была запретна для него при жизни.

На ум сразу приходит музыка из его «Спящей красавицы», которую вы можете знать по фильму Disney. Многие узнают также и запоминающийся «Вальс цветов» из «Щелкунчика». Но для меня ключевым является момент сразу после вальса, когда Щелкунчик и Фея Драже воссоединяются в душераздирающем pas de deux.

Сцена открывается мягкой рябью, говорящей о нежности и благородстве. В конце концов, Щелкунчик – принц, а Фея Драже… Никто точно не знает.

Гармонические и ритмические сложности, благодаря которым этот pas de deux стал таким потрясающим, по сути являются нисходящей гаммой. Она наделяет музыку ощущением неизбежности. За свою жизнь мы услышали столько разных гамм, что наш слух не только принимает, но и предвосхищает прогрессию. Каждый раз, когда гамма повторяется, Чайковский играет с напряжением – и горечью – с использованием оркестровки. Первая итерация – изящное нисхождение. В нем чувствуются сладость и невинность. Но в течение сцены итерации становятся все сильнее, собирая все больше инструментов, пока гамма не превращается в захватывающее извержение – излияние любви, экстаза и чего-то немного грустного.

Мне кажется, Чайковский таким образом как будто проживает, жаждет и благословляет любовь этой пары и радостное общественное признание.

БЕССМЕРТНАЯ ВОЗЛЮБЛЕННАЯ БЕТХОВЕНА

Кстати, о запретной любви. Нам все еще нужно обсудить письма Бетховена его «Бессмертной возлюбленной» – или unsterbliche Geliebte – хотя