бы потому, что они послужили вдохновением для стольких книг, фильмов и свадебных клятв. (Но не для клятвы Бетховена, к сожалению.)

Кажется, эти письма – самое известное собрание слов классического канона. Каждый, кто знает хоть что-то о Бетховене, знает и о них. Я не уверена, дело в самих письмах или в том, что нет ничего привлекательнее колючего задиры с внутренней сентиментальностью, но многие считают их олицетворением романтической выразительности.

Значительной частью шарма этих писем является и тайна, окружающая их.

Мы не знаем, кем была эта unsterbliche Geliebte. Мы не знаем, были ли письма отправлены. В датах на письмах не указан год, так что экспертам только с помощью тщательной детективной работы удалось установить, что они был написаны в 1812 году. И если бы немецкая грамматика не была такой гендерно конкретной, мы бы и не узнали, была ли эта загадочная женщина женщиной. (Но немецкая грамматика очень конкретна, так что мы знаем.)

Еще одна вещь, которую мы не знаем, – и из всех вращающихся вопросов этот озадачивает и расстраивает меня больше всех – это почему, несмотря на все «вовеки веков», которые мы видим в этих письмах, существует только три послания, которые были написаны за два дня. Остальные письма были потеряны? Или уничтожены? Случилось ли позже тем летом что-то, что навсегда разлучило пару? Или эта Бессмертная Возлюбленная женщина просто никогда не отвечала? (Если дело в этом, мы должны были бы задаться вопросом, кем, черт возьми, она себя возомнила.)

Все, что мы можем, – это спекулировать и позволить нашему воображению разбушеваться (читая эти письма в джакузи при свечах, с бутылкой вина). А пока, вот самый известный отрывок, конец третьего – и последнего – письма:

«Будь спокойна, только через спокойный самоанализ нашего существования мы сможем достичь нашей цели жить вместе – будь спокойна – люби меня – сегодня – завтра – что тоскует по тебе со слезами – ты – ты – моя жизнь – мое все – живи хорошо – все равно люби меня – никогда не забывай самое верное сердце твоего возлюбленного

Навсегда твой

Навсегда моя

Навсегда наша»[153]

Как-то так.

Теорий о личности Бессмертной Возлюбленной предостаточно. Антония Брентано, состоятельная замужняя женщина, которую Бетховен часто навещал, – весьма популярная кандидатка. Джозефин Брунсвик, графиня, которая в прошлом обменивалась с Бетховеном интимными письмами, – еще одна. Но многие историки считают, что ее личность никогда не упоминалась и, более того, что секретность, которую подразумевают эти письма, предполагала, что ее личность никогда не будет раскрыта, – и пока я не услышу историю, достаточно сенсационную, чтобы меня переубедить, я продолжу соглашаться с этой позицией.

Но, как бы там ни было, я часто думала о том, что Бетховен, должно быть, встретил Бессмертную Возлюбленную до того, как написал медленную часть своего трио Archduke (то есть Фортепианное трио соль-бемоль мажор, соч. 97, Archduke).

Речь идет о третьей из четырех частей (под названием Andante cantabile ma però con moto; Poco più adagio); это мой самый любимый момент в произведении и, на мой слух, это идеальное и самое прекрасное выражение любви, описанной в письмах к Бессмертной Возлюбленной. В ней есть моменты, где запечатлена нерешительная, останавливающая время чистота первых взглядов, – это чувство, когда кровь приливает к лицу и шее. Вся часть в целом – ее структура, гармоническое и мелодическое содержание – пробуждает это расширение мира, внезапное испарение эгоизма, ранее определявшего его. Возникает чувство всепроникающей благодарности, которую я помню с первых недель со Штефаном[154].

Структура этого действия – вариации на тему; оно начинается с простого, похожего на молитву вступления и разрастается, с редкими отступлениями, в тепле и импульсе.

Ближе к концу части музыка возвращается к простоте и спокойствию первого вступления – это низшая точка, – а затем возникает последовательность задыхающихся пульсирующих триолей, сначала приглушенных, но постоянно прогрессирующих, развивающихся и пробуждающихся, пока музыка не раскрывается в потрясающую чувственную эйфорию.

Послушайте ее внимательно и попробуйте не улыбнуться, когда партия виолончели взмывает из своих гармонических глубин к мелодической линии, где переплетается и чередуется с партией скрипки в великолепнейшем возвышенном дуэте.

СЛОВЕСНЫЙ ПОНОС МОЦАРТА

Что касается любовных писем, то письма Шуманов, Брамса и Бетховена располагаются на сентиментальном, уважительном конце спектра. А вот письма Моцарта скорее являются эквивалентом песни Dick in a Box XVIII века.

Такие вещи вы ожидали бы увидеть в дневниках шестилетнего Говарда Стерна, но обнаружить их в письмах любимого детища классической музыки было шоком.

Я уже упоминала, что Моцарт часто писал семье о своих испражнениях, но, возможно, из этого не было ясно, что эти письма были не сдержанными описаниями, предназначенными помочь родителям отслеживать его пищеварение или диагностировать заболевания, от которых он мог страдать. Это были странные стихотворения и творческие диалоги, которые часто олицетворяли его экскременты и/или предлагали для них новые увлекательные варианты применения.

Многие историки считают, что Моцарт несколько лет был влюблен в свою двоюродную сестру Марию Анну Теклу Моцарт[155]после их знакомства в 1777 году. Марианна (как ее называли) была счастливой получательницей самых вдохновенных копрологических текстов Моцарта. Вот несколько основных моментов. Я включаю оригинальный немецкий текст – с авторской орфографией, – чтобы вы могли точно увидеть слова и рифмы этого светила.

В письме от 23 декабря 1778 года Моцарт пишет следующее стихотворение (пожалуйста, обратите внимание, оригинальный текст на немецком рифмуется):

Для многих людей было очень трудно примирить эту сторону личности Моцарта с его музыкой и репутацией гения. Для Маргарет Тэтчер, например. По словам Питера Холла, бывшего руководителя Национального театра, она отчитала его после постановки «Амадея» (который потом стал отличным фильмом).

«Она была недовольна. В своем фирменном стиле директрисы она отругала меня за постановку пьесы, которая изображала Моцарта копрологическим бесом с любовью к словам из четырех букв. С ее слов, немыслимо, что человек, написавший такую изысканную и элегантную музыку, был способен на подобное сквернословие. Я ответил, что письма Моцарта доказывают, что он был именно таким: у него было чрезвычайно инфантильное чувство юмора. В каком-то смысле он защищался от взросления, потакая своему ребячеству. “Кажется, вы меня не услышали, – ответила премьер-министр. – Он не мог быть таким”». Но он был, очевидно.

Нужно остепениться

Мы со Штефаном продолжили писать друг другу слащавые любовные письма, когда я уезжала. А это часто случалось даже после того, как я ушла из шоу Ботти.