– Нет! Отвратительно, – выплевывая ему в лицо, не позволяя целовать, уворачиваясь от его губ и чувствуя, как по телу проходит уже знакомая волна приближающегося урагана. Снова…унижая меня еще больше, вызывая отвращение к себе с такой силой, что меня знобит от этой ненависти. Скоро я сойду с ума. Я долго не выдержу. Меня тошнит от реакции на его ненавистные ласки.

– Отвратительно?! А так? – забросил мои ноги себе на плечи и, опираясь на подушку, вошел еще глубже, и мои глаза сами закатываются от невыносимого ощущения наполненности…от ощущения каждой вены на его плоти, от ощущения его мощи, безжалостно таранящей мое лоно.

– Сдохниии, – искренне, исступленно хватая пересохшими губами раскалённый ядовитый воздух.

– Сдохну! Когда-нибудь…но не пока тебя трахаю, – зло сморит мне в глаза и остервенело долбится в мое тело, – не пока ты кончаешь подо мной и так кричишь. Давай еще раз…девочка. Давай, для меня, пока я не взорвался сам.

Отпустил мои руки, и я впилась ими в его плечи, оставляя кровавые борозды. С наслаждением сдирая его кожу и дрожа от напряжения. Все нервы гудят, как от озноба, натянуты до разрыва. Не так я представляла себе секс с мужчиной…совсем не так. Это не секс, а война… и я в ней всегда проигрываю. Унизительно, жалко и почти без сопротивления.

– Да! Вот так! Сходи с ума! Оставляй на мне свои следы…

Сама не понимаю, как обхватила его бедра ногами, изгибаясь, двигаясь навстречу, обезумевшая, взмокшая.

– Даааааа, девочка…как же ты близко.

Обхватил мое лицо ладонью, погружая большой палец мне в рот, набирая бешеный темп, от которого мне хочется выть и, обезумев, раздирать его ногтями.

– Кончай и смотри мне в глаза. Ненавидь меня. Громко ненавидь. Очень громко. Давай, закричи мне, как ненавидишь.

– Ненавижууу…будь ты, – оргазм, как стрела в висок, как высшая мера за то, что допустила все это безумие, – прокляяяят…Манууу.

– Твоя мать…ведьма…моя ведьма… – сквозь пелену адского наслаждения вижу, как он запрокинул голову, как натянулись мышцы у него на груди, словно сейчас лопнут от напряжения, как приоткрылся рот в вопле наслаждения. Рычит, рвано двигаясь во мне, изливаясь внутри моего тела… а я… меня трясет от наслаждения и искренней ярости.

Откинулся на спину, тяжело дыша, а я снова свернулась на краю кровати, обхватив колени руками, стараясь не всхлипывать и не дрожать. Просто ждать, когда он уйдет и оставит меня одну, чтобы я терла свое тело мочалкой до красноты и рыдала над своим очередным поражением.

– Иди ко мне, птичка.

Тронул мою спину, а я дернулась от гадливости. Пусть он убирается. Пусть не трогает меня хотя бы после.

– Не прикасайся ко мне.

Усмехнулся и дернул за волосы, разворачивая лицом к себе и заглядывая в глаза.

– Несколько минут назад ты кончала подо мной…от каждого, мать твою, прикосновения выла, как голодная самка. А теперь «не прикасайся»?! Чего ты добиваешься? Ты с ума меня свести хочешь?

В темноте его глаза словно горели, как у настоящего зверя, но мне не было страшно. Самое страшное уже случилось.

– Я не знаю, почему мое тело так меня предает. Я не знаю, что ТЫ делаешь с ним и какими дьявольскими силами ты заставляешь меня хотеть тебя, но внутри…там внутри я тебя не просто ненавижу. Я тебя презираю. И я не знаю, что это, но мне больно хотеть тебя…мне больно! – всхлипнула, глотая слезы.

– Похоть…вожделение. Вот что это. Банально просто, девочка-смерть. А боль и удовольствие всегда ходят по руку друг с другом.

– Нееет, цыган – это грязь, скверна, болото. Вот что это.

Сжал мои волосы на затылке с такой силой, что я всхлипнула, притянул на себя, и его кожа под моей зашипела.

– А ты святая, да? Ты у нас непорочная?

– Ты убил моих людей и держишь меня рабыней. Насилуешь мое тело. Ты – мой смертельный враг, и все, чего я хочу – это когда-нибудь лично оторвать тебе голову. И каждое твое прикосновение оскверняет не только мое тело, но и мою душу, моего отца, братьев. Неужели ты этого не понимаешь?

Взгляд Ману стал не просто тяжелым, он стал весом в каменную глыбу, тянущую на самое дно бездны.

– Ты просто глупая женщина, которая жаждала потешить свое эго, прикрываясь смертями своих людей. Ты бы стала моей женой по своей воле и получила все, чего пожелаешь…потому что я готов был дать тебе все, а ты просто эмоциональная папенькина дочка, только и умеющая вопить – я Ольга Лебединская. Да никто ты теперь. Моя девка, моя жена, моя подстилка. И ублажаешь меня, как я захочу и когда захочу. А теперь ляг и заткнись.

– Убирайся! – прошипела я, задыхаясь от ярости.

– Я буду спать здесь. С тобой, в этой постели. А утром ты ублажишь меня еще раз и, как бы тебе это ни было ненавистно, опять будешь кричать подо мной.

Ману буквально швырнул меня на себя, прижимая с такой силой, что я задохнулась от боли в ребрах.

Мы не спали оба. Он скрежетал зубами, а я смотрела в темноту и думала о том, что, когда убью его стану по-настоящему счастливой…еще один раз в своей жизни. Никому и никогда я не желала смерти настолько сильно, как ему.

Утром он встал с постели и голым прошелся по комнате, натягивая на ходу штаны. Больной, невменяемый ублюдок! Он сумасшедший!

Повернулся ко мне спиной, подхватывая рубашку с пола, а я увидела, что на его коже нет живого места. Вся спина покрыта уродливыми узловатыми шрамами, и внутри что-то сжалось в тугой узел от понимания, что мы все просто жертвы обстоятельств и войны между нашими народами. Это она сделала нас такими.

– Почему ты не убьешь меня, Ману? Отомсти за кровь своих близких, отомсти за их смерть – убей меня. Отправь мое тело отцу. Сжалься надо мной и над собой. Это не может продолжаться вечно!

Он резко обернулся ко мне. Медленно подошел к постели, опускаясь на ее краешек и наклоняясь надо мной так низко, что я ощущала его горячее дыхание. Он всегда был горячим, как кипяток, даже в холод, даже на улице.

– Ты еще не поняла, птичка? Я не могу тебя убить!

– Почему? – всхлипнула я, – Прекрати эту пытку. Освободи нас обоих.

– Я люблю тебя. Ничего не изменится с твоей смертью, птичка. Пытка не закончится. Для меня никогда…а твоя… Я бы лучше перерезал себе глотку, чем прекратил твои мучения. Мы