выдыхая воздух. Он все равно будет. Теперь нарочно. Специально.

– Ты думала обо мне? Когда я ушел. Думала? Скажи. Хотя бы один раз.

Пальцы, ласкающие затылок, вдруг впились в волосы.

– Конечно думала. В твоих мыслях я корчился в агонии, да? Ты сжигала меня на костре или резала ножом? Как ты убивала меня в своих мыслях, Оля?

Я молчала, стиснув пальцами спинку стула, за который держалась, пока он затягивал на мне корсет.

– Отвечай! Никогда не молчи, когда я с тобой разговариваю.

– Я буду молчать, если захочу молчать, но мне хочется тебе сказать, о чем думала и как убивала тебя сотни раз – я вырезала твое сердце. Тупым кинжалом. На живую.

– И как? Вырезала?

– Да.

– И что бы ты с ним сделала, девочка?

– Я сожгла бы его и спрятала пепел в шкатулку. Чтобы всегда открывать и смаковать каждую секунду твоей смерти. Чтобы каждый раз вспоминать, как ты корчился у меня на глазах от боли, и наслаждаться.

Закрыла глаза, чувствуя, как все сильнее пальцы сжимают мои волосы, а он вдруг расхохотался. Оглушительно громко. Раскатисто. Так, что зазвенели люстры под потолком. И вдруг замолчал, дернул меня за руку.

– Идем. Эта твоя мечта уже никогда не исполнится. Но мне понравился полет твоей фантазии. Он мне близок.

* * *

Под ногами хрустел снег, а слишком холодная куртка почти не грела, и я куталась в нее, стараясь не дрожать от холода.

Он вел меня по рынку, заглядывая в каждый павильон. Мне казалось, что это специально, чтобы еще больше унизить. Чтобы показать, что я теперь с ним и он выгуливает меня, как свою собачонку, показывая всем, кем теперь стала дочь Олега Лебединского.

Люди уступали ему дорогу, глядя нам вслед. Кто-то склонял голову, кто-то кричал на цыганском… и я иногда разбирала грязные ругательства и проклятия.

– Надоешь ему и он тебя утопит.

– Похотливая сучка, чтоб ты сдохла.

– На простынях краска с ее волос или кровь была?

Медленно выдохнула и выше голову подняла. Когда-нибудь я войду сюда с людьми отца, и они все преклонят передо мной колени. Не как перед женой цыгана, а как перед хозяйкой этой деревни. Когда-нибудь я сожгу Огнево дотла, если они не преклонят передо мной колени.

Ману остановился перед павильона торговца шубами, а я осмотрелась по сторонам. Какое же все чужое и враждебное. Никогда это место не станет моим домом. Все ненавистно: и язык их, и лица, и взгляды. Как я могла думать, что смогу управлять этими дикарями мирно и справедливо? Они как животные, как звери. Прав был мой отец. Тысячу раз прав.

– Иди сюда, женщина. Примерь.

Обернулась к Ману, рассматривающему шубу из черного соболиного меха. Хозяин лавки не смотрел на гостя, стоял, потупив глаза. И мне вдруг подумалось, что никогда раньше он не ходил по деревенскому рынку. Люди в смятении и замешательстве от его визита. Лавочник дрожит от страха и суеверного трепета перед самим цыганским бароном.

Ману потянул меня за руку к себе, набросил мне на плечи теплую шубу и капюшон на голову. Рассмотрел со всех сторон и удовлетворенно прищелкнул языком.

– Дай зеркало.

Хозяин засуетился, принес большое круглое зеркало, а я даже в него не посмотрела.

– Нравится?

– Нет.

– Покажи, что еще у тебя есть. Угоди ей, и я заплачу вдвое больше.

Я усмехнулась. Угодить мне? Да я бы лучше насмерть замёрзла. Лысый лавочник, таскал одну шубу за другой. пока не принес великолепный белый песец. Он переливался на солнце и контрастировал с моими волосами.

– Самая дорогая вещь в моей лавке.

Глаза Ману загорелись, он мех тонкими пальцами гладил и на меня смотрел. А я начала согреваться, перестало трясти от холода. Красивая шуба. Невероятно красивая. Я сама невольно провела пальцами по меху, и они утонули в длинных ворсинках.

– Тебе нравится, Оля?

– Нет. Не нравится. Ничего не нравится. Подари своим шлюхам. Мне и так хорошо.

Стиснул челюсти, заскрежетал зубами.

– Голая будешь в ней ходить. пока мне не надоест. Трахать тебя в ней сегодня буду. Заверни. Я забираю.

Дал хозяину пачку денег и повернулся ко мне.

– Ты и есть моя шлюха. Пока что единственная. Я исполнил твою волю.

– Спасибо, – выдавила из себя и одернула руку, когда он хотел взять меня под локоть. – ты сама доброта.

– Одним «спасибо» не отделаешься, женщина. Давай. Пошли. Я голоден.

В этот момент в лавку забежал мальчишка, кубарем подкатился к столу хозяина, но тот схватил его за шиворот.

– Что украл, гаденыш?! Пошел вон отсюда! Нечего тут прятаться. Это тебе не мамкина юбка.

Вышвырнул мальчишку за дверь. Тут же раздались детские крики, и я выскочила на улицу. Пока Ману о чем-то говорил с продавцом. Двое стражей порядка на рынке били черноволосого маленького паренька ногами, а вокруг них бегал жирный тип с вязанкой бубликов на шее.

– Хлеб украл, сученыш. Целую буханку. Руки поганцу перебейте. Это он по рынку ворует.

– Прекратите! Вы что?! Это же ребенок, вы его убьете! – у меня от ужаса глаза расширились.

– Не вмешивайтесь, – раздался голос Савелия над ухом, – воровство жестоко карается. У своих воровать нельзя!

– Но это же ребенок. Совсем малыш. Он, наверное, голодает. Как можно бить ребенка?!

– Законы равны для всех без исключения. Уведите мальчишку.

– Нет!

Я схватила ребенка за прохудившуюся куртку и потянула к себе. Мальчишка за моей спиной спрятался, обхватив за ноги руками.

– Вы не можете здесь диктовать ваши правила, – Савелий схватил ребенка за руку, но я оттолкнула помощника Ману и с вызовом посмотрела ему в глаза.

– Так помешай мне! Давай!

Тяжело дыша, увидела, как Ману со свертком выходит из лавки и смотрит на своего помощника.

– В чем дело, Савелий?!

– Мальчишка лавку булочника уже какой день обворовывает. Сегодня поймали. Руки поотрезать надо поганцу, чтоб неповадно было. Твоя жена вмешалась, не дала мальчишку с площади увести.

– Они его ногами били! – крикнула я – Ногами! Маленького мальчика! Что вы за народ?! Животные! Дикари! Нелюди! Таковы ваши законы?!

Ману перевел взгляд на меня. Тяжелый взгляд, свинцовый. У меня от него все внутри сжалось.

– Да! Отрезать сученышу руки! – послышался голос булочника, – Каждый день у меня ворует. Вокруг куча других булочных, а он ко мне повадился, ублюдок мелкий.

– Отойди, женщина. Не тебе о наших законах трепаться!

Мальчишку сцапали и подтащили к Ману, но цыган даже не смотрел на него, а сверлил взглядом булочника.

– Так что сделать с воришкой, булочник?!

– Как и со всеми ворами поступают. Руку отрубить!

– Так