Он откинул со лба мокрые волосы и помахал рукой. На его лице играли золотистые блики. Даже на таком расстоянии Марина увидела, как он набрал воздуха и снова нырнул, сверкнув розовыми пятками. Марина села на ящик с абрикосами, откуда недавно катапультировались эти пятки, и заплакала.

— Вот, арахисовое масло и мармелад, — сказала доктор Свенсон и выложила на коробку шесть ломтиков хлеба, словно покерные карты. Потом замотала пластиковый пакет куском проволоки, взяла в руки видавший виды нож с длинным узким лезвием и воткнула его в банку мармелада.

— Родриго закупает «Уилкинс и Сын». Да, этот человек умеет поддерживать бизнес клиентов. Удовольствие от мармелада оцениваешь только тогда, когда оказываешься без него. Наслаждайтесь хлебом. Когда этот закончится, другого не будет. Он плохо хранится. Я привожу дрожжи, из них что-то там пекут, но выпечка лишь отдаленно походит на наш привычный хлеб. А этот просто восхитительный, надо признаться.

Она думала, что он погиб.

Глупо, но она не могла совладать со своим воображением.

Конечно, мальчик умеет нырять и плавать. Он вернется на лодку и отвезет их туда, куда нужно. Почему же она так привязалась к глухому ребенку, которого знает меньше суток? Почему она плачет?

— Возьмите себя в руки, доктор Сингх, — сказала доктор Свенсон, сосредоточенно намазывая хлеб арахисовым маслом. — Через минуту он будет на лодке и страшно огорчится, увидев ваши слезы. Он глухой ребенок. Он делает все для того, чтобы вы забыли об этом. Вы, взрослая женщина, должны об этом помнить. Вы не сможете объяснить ему, почему вы плачете. Я не придумала знак, передающий понятие «глупость», и вы не сможете сказать ему, что ваши слезы глупые. Вы просто напугаете его, так что перестаньте.

Истер уже вынырнул на поверхность и поплыл на спине; плеск воды при его гребках стал утешением для обеих женщин. Тем же ножом доктор Свенсон нарезала сэндвичи на треугольники и оставила их на коробке.

— Возьмите вашу порцию, — сказала она Марине; ее слова прозвучали как приказ.

Марина вытерла глаза рукавом.

— Я просто испугалась, вот и все, — пробормотала она.

Ни ее голос, ни слова не звучали убедительно.

— Мы ведь еще не прибыли на место, — сказала доктор Свенсон и взяла треугольничек с маслом. — Вы обязаны быть твердой духом, или, бог свидетель, я высажу вас на берег прямо здесь. В джунглях есть вещи, гораздо более страшные, чем мальчишка, плавающий в тихом заливчике.

Истер вернулся на лодку мокрый и гладкий, как тюлень. Сэндвичи были съедены; мальчик облизал баночку арахисового масла так тщательно и с таким удовольствием, что доктор Свенсон дала ему еще одну.

— Sesta, — объявила доктор Свенсон и захлопала в ладоши. По-португальски это прозвучало убедительно. — Местные утверждают, что sesta — один из немногих даров, привезенных европейцами в Южную Америку. Впрочем, я считаю, что бразильцы и сами бы сообразили, как славно поспать днем; для этого не требуются несколько веков убийств и рабства.

Она похлопала по руке Истера и показала на невысокий ящик возле штурвала, потом закрыла глаза и положила голову на сложенные ладони — детская пантомима, изображающая сон. Получив указания, мальчик вытащил из ящика два гамака и стал вешать их на шесты в тени навеса.

— Когда-то я не верила в пользу дневного сна, — сказала доктор Свенсон, выбрав ближайший к штурвалу гамак. — Я считала это признаком слабости. Но эта страна способна сделать соней кого угодно. Важно слушать, что нам говорит наше тело.

Она села на длинный кусок ткани, откинулась назад, подняла ноги, и гамак поглотил ее целиком. Марина посмотрела на своего профессора. Низко висящий полосатый кокон покачивался из стороны в сторону — энергия устройства на отдых породила движение.

— Ложитесь спать, доктор Сингх, — произнес приглушенный голос. — Сон очень полезен для ваших нервов.

Казалось, доктор Свенсон куда-то исчезла с лодки, как исчезал Истер, когда прыгнул за борт.

Марина долго глядела на гамак, пока он не перестал раскачиваться.

Магический фокус: заверни ее в одеяло, и она исчезнет.

Покой, наступивший без нее, был непрочным, слоистым. Поначалу Марина слышала лишь молчание, отсутствие человеческих голосов, но потом ухо настроилось на другие звуки, и они стали нарастать: щебетанье в чаще, карканье в верхнем ярусе, стрекотание низших приматов, неумолчное гудение насекомых. Все это чуточку напоминало увертюру к опере, в которой искушенные слушатели различат флейты, нежный французский рожок, одинокий, выразительный альт…

Марина выглянула из тени тента и поглядела на солнце.

Стрелки показывали два часа.

Истер сидел на палубе перед одной из коробок, держа в руке шариковую ручку. Марина дотронулась до пустого гамака и показала пальцем на мальчика. Сложила ладони и положила на них голову.

Истер помотал головой показал на нее и на гамак. Закрыл глаза и опустил подбородок. Она все стояла и смотрела на него, и он снова показал ей на гамак, для убедительности использовав ручку.

Он убеждал ее лечь в гамак.

Идея была неплохая.

Она устала, но все же чувствовала, что бдительность не помешает. Ведь кто-то должен не спать и наблюдать за джунглями? Кто-то должен присматривать, чтобы ребенок не свалился за борт?

Истер встал и расправил руками полосатую ткань, раскрыл как конверт и кивнул Марине, подбадривая, словно ее смущал сам процесс укладывания в гамак.

Значит, это он будет наблюдать за джунглями и присматривать, чтобы она не упала в воду.

Она покорно села в гамак, а когда легла, Истер дотронулся ладонью до ее лба и подержал руку, словно Марина больной ребенок. Он улыбался ей, и, улыбнувшись в ответ, она закрыла глаза.

Она была в Бразилии, на реке, в лодке. Она была в Амазонии, а рядом с ней спала в гамаке доктор Свенсон.

В детстве у Марины было богатое воображение, но с годами оно усыхало от изучения неорганической химии и чартинга липидов. В те дни Марина верила в цифры и доверяла лишь такому миру, который могла измерить.

Но даже при всем своей живейшем воображении она не могла бы представить себя в джунглях.

Что-то ползло по ее грудной клетке. Насекомое? Капельки пота?

Она замерла и посмотрела через верх гамака на яркую полоску дневного света.

Полуденная жара вернула ее на место.

Она вспомнила Школу медицины, освещенные флуоресцентными светильниками коридоры того, первого ее госпиталя, стопки учебников, которые она таскала домой из библиотеки. Если бы она знала, что доктор Свенсон в четверг, после лекции об эндометрической ткани, улетала последним рейсом в Манаус, хотела бы она присоединиться к ней? Хотела бы она поехать со своим профессором в экспедицию, необычайно важную для науки? Вот доктор Свенсон, будучи студенткой, без раздумий отправилась в Амазонию с доктором Раппом. Неужели Марина не могла бы поступить так же?