грязь, микробы, черви, вонь! Чернота кругом обступает. Черные стены, черный дом, черная кухня, черные люди, черные лица их становятся все ближе. Не могу больше так! Мне никогда не отмыться, не избавиться от этого запаха, которым пропахли стены. Не могу там жить, хочу обратно в больницу.

Мальчишка сорвался с места и бросился прочь, побежал вдоль ограды, точно за ним вдогонку устремились все бесы преисподней. Грених двинул за ним.

– Костя! – прокричала в спину Рита. – Подождите, я с вами!

Грених стиснул зубы, не ответил. Не отрывая взгляда от юноши, он решительно бежал следом, настиг его, схватил за локоть и как следует дернул.

– Придите в себя, Антон, – строго проговорил он, отдыхиваясь. – Что на вас нашло?

Тот опять заладил, мол, чернота наступает, кругом дурно пахнет, его преследуют микробы, а по ночам он видит ужасные кошмары, под кожу его проникли черви, а тело гниет от повисшего в воздухе смрада. Он сложился пополам, стал вопить и вырываться, насилу Грениху удавалось не разжать пальцев.

Это надо было прекращать, на шум могли сбежаться служащие из института – уже распахнулось на втором этаже окно, и кто-то с высоты крикнул, чтобы не висли на ограде.

– Проснись!

Одно только это слово, произнесенное строго, с безапелляционной требовательностью, заставило Антона, скривившегося и повисшего на руке профессора, моментально выпрямиться.

На его лицо, секунду назад искаженное страдальческой гримасой, нашло выражение удивления. Секунду назад он был красен как рак, щеки в алых пятнах, набухли венки на висках. Но едва Грених гаркнул свое заветное «Проснись!», мальчик побелел, в глазах загорелись искорки осознанности. Будто его пробудили ото сна, облив холодной водой.

Некоторое время Грених смотрел суровым, безжалостным взглядом, ожидая, когда тот окончательно придет в себя. А потом повел к ограде и велел сесть на цоколь. Сам опустился рядом, устало уронив локти на колени.

– Потрудитесь объяснить, – проронил он тихо, – что за демон вас покусал? Я полагал, вы излечились от невроза навязчивых состояний, поэтому больше не вернулись на Пречистенку.

Некоторое время мальчик молчал, молчал и Грених, довольствуясь тем, что пациент усмирился и уже несколько минут сидел, покорно опустив голову.

– Как приятно осознавать терпкую власть вседозволенности обреченного. Какие вершины можно покорить, будучи одержимым. В этой войне может победить только сумасшедший!

Грених медленно повернул голову и с досадой глянул на Антона. Эти слова он слышал вчера на собрании и сегодня от Риты.

– Тебя обидел кто-то? – вкрадчиво спросил Константин Федорович.

– Нет, да… не сейчас… – запинаясь, ответил Соловьев.

– Что за войну ты имеешь в виду? Школу в этом году кончил? И вот она – здравствуй, скука? Работать куда определили? – начал было профессор, но осекся. Нет, мальчику невозможно внушить истину, обращаясь только к его голове. Ведь причиной внезапного рецидива было посещение весьма сомнительного собрания вчерашней ночью, которое растормошило всех его внутренних демонов.

Каждый человек, рожденный ангельски чистым созданием, к концу жизни становится носителем целого сонма демонов, прямо-таки настоящим передвижным адом. И нет на свете ни одного вменяемого человека, в котором не жил бы хоть маломальский чертик-подстрекатель, разжигающий в душе пламена страданий, ненависти, жажды, зависти. У кого-то мал этот зверинец в душе, у кого огромен, как заповедник в Беловежской пуще.

– Хорошо, – начал Грених, кивнув – скорее самому себе, нежели пациенту, прикидывая, как затронуть его сердце. – Тебя угнетает чувство, что ты окружен нечистотами и неприятными запахами и вынужден среди этого неудобства жить?

– Зачем вы здесь? – с подозрительностью глянул Антон. – Кто вам сказал, что я именно сюда приду?

– Твои малолетние сестры. Итак, обсудим твою нынешнюю проблему – привязанность к страданию. Не свинство всеобщее тебя так заставляет страдать, а ты сам. А почему? Страдание медленно и незаметно перетекает в наслаждение. Ты не замечаешь, как, изображая страдальца, заставляя кругом всех за себя хлопотать, получаешь от этого скрытое удовольствие. Нити наших привязанностей идут лишь к одному – к удовольствию.

– Неправда! – Антон вспыхнул до корней волос.

– Тогда иди работать санитаром в больницу.

– Вы… вы, что, с ума сошли? Вы это все… для того, чтобы меня… санитаром? Меня?

– А что же тебя так пугает? В больнице, куда ты так рвешься, достанет и формалину, и карболовой, и сулемы, и йодоформа. Сможешь хоть по ведру на себя выливать ежедневно. Только с аптекарем лучше заранее дружбу завязать, обычно аптекари очень прижимисты насчет сулемы.

Нагнувшись, Константин Федорович сгреб свежей земли с травинками и крупинками гравия. Под недоуменным взглядом Антона он взял его руку, высыпал землю в ладонь и сжал пальцы. Тот пытался вырвать руку, но Грених крепко держал его кулак.

– Ай-я-яй, врач, профессор, а хватает землю руками, фу-фу, какая мерзость, какая гадость, – пожурил сам себя Грених, глядя на вытянутое лицо юноши. А потом делано нахмурился, проговорив строго: – Не смотри на свои руки. Смотри вверх, вон на ту парочку голубей. Видишь, примостились на ветке дуба на углу улицы?

После некоторого колебания юноша смирился, ослабил руку и поднял голову.

– Видишь?

– Вижу, – ворчливо буркнул Антон.

– А грязных рук не видишь?

– Ну не вижу.

– Вот и микробов ты видеть не можешь. Иногда лучше что-то выбрасывать из поля зрения, закрывать глаза, уводить внимание. Если бы мы сейчас отправились в лабораторию и глянули на то, как под увеличением микроскопа выглядит воздух, что ежесекундно ты вдыхаешь, то тебя бы хватил удар. Какое разнообразие фауны живет в одном сантиметре жизненно необходимого газа. Но мы пропускаем это разнообразие фауны через собственные дыхательные пути всю жизнь!

– Проходил я в школе, – скривился Соловьев и отвернулся, устыдившись.

Стыд – это хорошо, мелькнуло в мыслях профессора, стыд – это положительный сдвиг.

Некоторое время Антон сидел отвернувшись, потом перевел взгляд на свои грязные руки и долго на них пялился, точно видел впервые. Дрожащим, брезгливым движением он попытался стереть зеленые черточки, что оставила трава на ладонях, провел одним ногтем под другим.

– Ладно, давайте… в санитары.

– Серьезно? – Грених дернул в удивлении бровью.

– Школу кончил, а работать и вправду идти некуда, – сквозь зубы ответил мальчишка. От невроза навязчивых состояний вот так за одну беседу, естественно, излечить его не удалось бы, да и не нужно – процесс этот нескорый. Важны были положительный сдвиг и принятое в результате решение.

– Договорились, – Грених поднялся и пожал ему руку, горячо встряхнув, – устрою тебя санитаром, приходи к нам в институт на Пречистенку.

– Когда?

– Да хоть сейчас. Пойдешь? Я как раз туда и направлялся.

– Матери сказать надобно…

– Я с ней сам поговорю. Идем, – и Грених, развернувшись, мотнул головой в сторону трамвайной остановки.