class="p1">Рита, слушавшая беседу профессора с пациентом, притаившись за деревом, нагнала его с восхищенным выражением лица.

– Как ты его быстро обработал! – прошептала она заговорщицки. Антон плелся далеко позади и не слышал ее.

– Сегодня зачинщики «Маскарада» недосчитаются Пажа, – ответил Грених. – Езжай лучше в Губсуд, вытаскивать свою труппу. И, пожалуйста, Мезенцеву ничего не говори про собрание клуба. Сейчас его разоблачать нельзя, люди охотно покажут на меня, дескать, моих рук эксперимент. До полуночи я должен кое-что выяснить.

В центре Сербского его встретили новостью, что ночью якобы бежал пациент. Но кто это – так и не выяснили, потому как во время утреннего осмотра он уже был в палате. Слух возник словно из воздуха; поговаривали, что надзиратель Ушанкин проговорился, что выпускал больного.

Обойдя несколько палат спокойного отделения, в котором произошел побег, Грених тотчас понял, кого имели в виду. И этот кто-то замышлял покинуть здание больницы сегодняшней ночью тоже, ведь, совершенно естественно, он торопился на «Маскарад».

По тому, каким этот пациент, между прочим, успешно победивший дипсоманию, был веселым и порхающим, Константин Федорович заподозрил наличие альтернативного источника приподнятого настроения. Обитатели спокойного отделения, нацепив серые пижамы и спальные колпаки, шаркали тапочками, по очереди посещая ватерклозет. Виктор Филиппович же не спешил надевать спальный костюм и свой ночной колпак, делая вид, что чрезвычайно занят беседой с соседом по койке.

Грених заглянул в палату и сразу сообразил, что пациент и сегодня собирается улизнуть явно не без чьей-то помощи.

– Ушанкин, – позвал Константин Федорович надзирателя, не отрывая взгляда от Виктора Филипповича. – Идем со мной, нужна помощь в одном важном деле. Сегодня за тебя подежурит наш новый санитар – Соловьев.

И, взяв Антона за плечи, Грених втолкнул его в палату, словно на сцену. Перепуганный мальчишка обвел пациентов круглыми, как блюдца, глазами; о грязных руках своих, перепачканных в траве и земле, он и думать забыл.

Вбежала медсестра, вопросительно уставившись на профессора.

– Есть комплект служебной одежды для санитара Антона Гавриловича Соловьева? – спросил он.

– А кто назначил? – кашлянула сестра.

– Я.

– А что кончил товарищ Соловьев?

– Школу.

– А курсы ка…

– Курсы – это пережиток прошлого. Наше юное советское государство нуждается в кадрах, которые готовы выполнять свой долг перед отечеством и, если нужно, учиться прямо на месте. Соловьев – комсомолец, отличник! Потом отучится, в следующем учебном году. Униформу несите, Соловьев заступает на службу прямо сейчас.

Медсестра пожала плечами и вышла. А Грених нагнулся к уху Антона и прошептал так тихо, что никто, кроме него, не услышал:

– Видишь, один пациент не в пижаме? Это – Арлекин. Не своди с него глаз. Он ни в коем случае на маскарад попасть не должен.

Антон медленно перевел взгляд на Грениха и, сразу же сообразив, о чем речь, кивнул с серьезным лицом, выражающим согласие и готовность.

Виктор Филиппович тоже о чем-то догадывался. Поймав пристальный взгляд профессора, замолчал на полуслове. Его лицо вытянулось, опустились уголки рта, вздернулись брови, глаза забегали, он невольно всхлипнул.

– Д-добрый вечер, – совладав наконец с собой, проронил он.

– Добрый вечер, – ответил Грених нарочито приветливо. – Добрый вечер и доброй ночи.

Надзиратель Ушанкин тоже не обрадовался появлению профессора. Очевидно, бывший алкоголик сулил служащему за молчание и помощь в побеге какое-то вознаграждение. Грених вывел надзирателя в коридор, наказал спуститься в больничную контору и помочь старшей медицинской сестре со старыми матрасами. Та давно просила отрядить кого-нибудь посильней, чтобы перенести тяжелые тюки из корпуса к кладовым.

– Ну не на ночь же глядя, – ворчал Ушанкин.

– В другое время никого не отправишь – все с больными заняты, а ночью спокойнее.

– Вас товарищ Довбня зайти к нему просит! – крикнула через весь коридор Ярусова, неся в руках комплект униформы санитара. Грених взял у нее из рук серый сверток и отвел Соловьева в ватерклозет – переодеться.

– Ты все понял? – спросил профессор, закрывая за собой дверь.

– Да, конечно! – Антон трясущимися руками принялся за бляшку на ремне. – Я слышал, что это ваш эксперимент. Но почему тому человеку… который был Арлекино, нельзя сегодня на собрание?

Грених на секунду прикрыл веки. Соловьев с такой легкостью согласился следить за Виктором Филипповичем! А он, оказывается, до сих пор считал, что собрание организовал профессор.

– Ему туда нельзя по той же причине, что и тебе, Антон, – это не мое собрание, не мой эксперимент. Но я о нем знаю.

– Не ваш? – удивился Соловьев, уже готовый спустить штаны.

– Нет, – сквозь зубы процедил Грених. – Иначе зачем было тебя сегодня в чувства приводить и сюда тащить?

– Так я… – открыл рот юноша и запнулся. – Я думал, это вы сами там со мной говорили, и все это про свободу и про борьбу против угнетателей… все это, получается…

– Не я, – отрезал Грених; он сузил глаза и наклонился к лицу мальчишки. – А кто?

– Кто?

– Вы там за ширмой с ним сидели довольно долго.

– Откуда тогда вам это известно?

– У тебя что-то со зрением? Может, выпил для храбрости? Как ты можешь утверждать, что там был я, когда это не так.

– Нет! Просто маска… во все лицо… такая, знаете, которая в театрах обычно висит, точнее, две маски в одной – одна улыбается, а другая наоборот, вот так – ы-ы-ы, – и он изобразил уныние, оттянув уголок рта вниз, как у двуликого Януса. – А говорил он полушепотом и вами представился. Я было допустил на секунду мысль, что вы как-то не постарели совсем, даже помолодели и ростом будто ниже стали. Но мы ведь давно не виделись. Я был в восьмом классе, когда лечился на Пречистенке.

– Так я и думал, – Грених бросил взгляд на гудящую сеть водопроводных труб и серый кафель вокруг них.

– Значит, это были не вы? У меня странное чувство, что меня заставили участвовать в чем-то нехорошем. Что-то боязно!

– А вчера, когда шел туда ночью в костюме Пажа, боязно не было? – не выдержал Грених. – И где только взял эти тряпки?

– В том же театре товарища Мейерхольда. Мне паренек сказал, который приглашение принес, чтоб насчет костюма я не переживал и прямо в этот театр с утра зашел – выдадут.

– Какой паренек?

– С виду сорванец, сразу по нему видно было, руки в карманах держал, в зубах папироса. С Сухаревки шпана, там таких полно.

– Переодевайся давай, – недовольно фыркнул Грених; и Антон принялся выползать из своих брюк. – Что он еще сказал?

– Что профессор из центра Сербского эксперимент ставит и меня зовет, и что это только для избранных.

– Засада, – процедил Грених. Несколько секунд он наблюдал, как Антон судорожно справлялся с