Он говорил во сне.

– Уходи!

И хотя Ласка знала, что он говорит не с ней, она отвечала:

– Нет, я останусь здесь.

Олео спас ей жизнь. И она хотела сделать для него то же самое. Или хотя бы лизать ему уши, чтобы успокоить, пока жёлтое расползалось по его телу.

Когда Ласка в первый раз встретила Олео, от его меха не пахло ничем. Прошло немало времени, прежде чем она поняла, с чем это можно сравнить. Олео сам ей напомнил, когда заговорил о Беатрис Поттер – Ласка любила эту историю, когда была маленькой. Несколько недель жестокая женщина держала Мию в плену, кормила одной лишь овсянкой, высасывая из меха запах – так, что даже родная мать не смогла больше учуять Мию.

Это история не о доброте человека. Ласка не понимала, кто сумел обмануть Олео и заставить его думать иначе. Заставить его доверять людям больше, чем положено лисам.

Теперь уже не скажешь, что Олео не пахнет ничем. Чем дольше он жил вдалеке от Фермы, тем сильнее проступал его настоящий запах. Какой-то кисловатый и сладкий. Ласке хотелось прижаться к этому запаху носом и понять наконец настоящего Олео. Но его настоящий запах стремительно затуманивало жёлтым.

– Оставьте меня в покое! – зарычал Олео.

– Тише, тише, тише, – шепнула Ласка.

– Не буду! – вскрикнул Олео, напрягая мускулы. – Я не буду!

Она погладила мордой ему загривок, боясь, что его голос разлетится эхом по паутине сырых тоннелей и угодит в ухо какой-нибудь бешеной собаке, которая пролезет в водосток и отыщет их. Судороги у Олео почти унялись, превратились в дрожь.

Жизнь в сточном тоннеле целиком состояла из звуков и запахов – из рычания Олео и жёлтого зловония, из храпа Джулепа и его заживающей на голове раны. Единственным источником света было тусклое цветение зимы в далёком водостоке. В глубине тоннеля Ласка учуяла старую рубашку и притащила к месту ночлега – чтобы хоть немного сделать его похожим на нору. Вот только ничем нельзя было унять сырость, от которой промокал насквозь мех Олео. И её мех тоже.

Кап!

Капля воды упала слишком близко, и Ласка бросилась в сторону. Когда она не ухаживала за Олео, она отыскивала на рубашке самое сухое место и зажимала лапами уши, надеясь заглушить эти капающие, булькаю щие звуки, которые назойливо преследовали её в кирпичных тоннелях. С двух месяцев она всячески избегала воды. Но здесь от неё не было никакого спасения.

Тело Олео опять напряглось.

– Вы у меня замолчите!

– Что он там говорит? – спросил Джулеп из глубины тоннеля. С тех пор, как они обосновались в канализации, он держался от Олео на расстоянии.

– Я вас разорву! – проговорил Олео.

– Ну, просто… – растерялась Ласка, – просто он говорит, что хочет разорвать мешок с мусором и найти для нас сочный, вкусный стейк.

– Ласка! – покачал головой Джулеп.

– Он пока ещё на нас не бросается.

Джулеп лишь усмехнулся:

– Пока.

– Предупреждаю! – процедил Олео. Его рычание становилось всё злее.

– Нам надо уходить, Лас, – сказал Джулеп. – Если он попробует тебя укусить…

– Он не укусит, – перебила Ласка, стараясь придать голосу уверенности. Она посмотрела на Олео. Её шкура дёргалась так же, как у него. – Он со мной поговорил немного сегодня. Говорил как обычно.

– Прекрасно, – буркнул себе под нос Джулеп.

Она не сказала ему, что Олео отказывается от воды. И что в словах его нет никакого смысла. «Не могу пить, – вот, что он прошептал ей. – Я должен выдернуть хвост Живодёра. Голоса говорят: если я возьму в рот хоть каплю воды, меня испепелит Голубое».

Ласка поправила Олео голову – кажется, ему стало удобнее. С того дня, когда Дасти съела заразного кролика, и до дня, когда напала на них, прошло две недели. У Олео ещё есть время. Для чего только, этого Ласка не знала.

– Не понимаю, чего тебе так нравится этот лисёныш, – заговорил Джулеп. – От него одни беды. Не успел появиться Олео, как погиб Стерлинг, меня сбило машиной, а Дасти обернулась одной из… этих.

Тьма сточного тоннеля просочилась Ласке в самое сердце. Скольких лис она уже потеряла! Если жёлтое заберёт Олео, если у Джулепа не заживёт голова, эта утрата станет для неё такой же, как та, давняя, когда она потеряла маму и троих братьев.

– Ты ведь знаешь, что сказала бы Дасти, – заметил Джулеп.

«Дасти уже с нами нет», – хотела ответить Ласка.

Всякий раз, когда она вспоминала лисицу, у неё сжимало в груди, словно она вот-вот что-то почувствует. Но она не чувствовала ничего.

Она заглянула в блестящие глаза Джулепа:

– Олео спас тебе жизнь. Он спас тебя от собак. Из Ветери.

– Не так уж я пострадал, – проворчал Джулеп. – Да я бы и сам мог справиться.

– Он и мою спас тоже, – продолжала говорить Ласка. – В Молочном Фургоне.

Джулеп обиженно запыхтел:

– Если б я не сбежал, Ласка, Дасти бы меня покусала. Что мне, по-твоему, было делать? Залить её собственной кровью?

У Ласки приподнялись усы.

– Не ты ли сейчас говорил, что не так уж и пострадал?

Джулеп, щёлкнув зубами, захлопнул рот.

– С тех пор, как умерла Дасти, ты стала другой, – сказал он. Потом перекатился на другой бок и уткнулся в стену.

– Двести одиннадцатый! – вскрикнул Олео.

Он быстро перебирал лапами, словно откуда-то убегал. Или бежал куда-то.

Когда они в первый раз заползли в сточный тоннель, Ласка уловила кусочек трагической истории Олео. Она хотела удрать, пока история не закралась к ней в уши. Но эхо разносило слова Олео по тоннелю быстрее, чем бегала Ласка. И теперь эти слова обитали у неё в сердце.

Ей хотелось сказать Олео, что когда-нибудь он возвратится на свою Ферму. Что когда-нибудь он освободит из клеток своих друзей. Что когда-нибудь опасность минует их шкуры. Ей хотелось сказать, что если ему не суждено выбраться из тоннеля, если жёлтое всё-таки овладеет им, тогда она сама пойдёт и освободит всех лис.

Вот только Ласка не знала, где находится Ферма. А Олео был слишком болен и не мог ей рассказать.

Она дождалась, когда он загонит себя до изнеможения, а потом уютно устроилась у него под боком. От лихорадки его лапам было тепло даже в сыром брюхе канализации.

Рр-р-р-р-р!

Олео зарычал так громко, что Ласка отпрыгнула от него, не успев даже проснуться. Его морда заметалась из стороны в сторону. Ласка отступила назад и развернула лапы в тоннель, готовая броситься наутёк.

– Я тебе вырву сердце! – прорычал в темноту Олео.