– Мама? – Голос у Ласки не походил даже на писк.

Штора пошевелилась, и под ней проступило лисье лицо – показались нос, морда, глаза и уши.

У Ласки защипало глаза. Мамин кремовый мех стал седым. Серебристые волоски усеяли морду. Ошейник, по которому когда-то бежали фазы луны – от ущербной к растущей, – потускнел и истёрся.

– Малышка? – Мамин голос прозвучал грубо, словно им долго не пользовались. – Это ты?

Ласка улыбнулась сквозь слёзы:

– Привет, мама!

– Здравствуй, малышка! – прогнусавила в ответ мама. – М-м-м-малышка! – её голос стал звонким, как у лисёныша. И вдруг захрипел: – Вот так так! Да ты уже не лисёныш – молоденькая лисичка!

У Ласки сдавило сердце, когда она увидела, что мамины молочно-голубые зрачки затянуты белёсой пеленой. Ласка никак не могла взять в толк, отчего мама осталась в доме. Почему, когда Патока утопила её малышей, она не выскользнула в вентиляцию, не бросилась прочь от Дам, из этого дома с его капающими кошмарами, почему не сбежала в Город?

Теперь-то Ласка поняла. Мама ослепла.

– Какое счастье услышать тебя наконец! – сказала мама своим собственным голосом. Она принюхалась к стене. – Твоих братьев я слышу давно. Они разговаривают со мной из труб. – И она вновь обратила белёсые глаза на Ласку. – А вот тебя я слышу впервые. Я тебя почти даже чую.

Ласка аж содрогнулась. Мама думает, что она – призрак. Она чувствует её запах, запах меха, промокшего от снега, и верит, что утопленная дочь выбралась наконец из ванны и заговорила с ней.

– Я живая, мама, – сказала Ласка сдавленным горлом. – Я выжила.

– Неправда, – произнёс хриплый голос. Потом послышался голос кролика, с которого ободрали шкуру: – Тебя смыло в трубу… вместе с другими. – И, заикаясь, заговорила Бизи: – Т-т-ты т-теперь с нами.

У Ласки просто чесались лапы шагнуть вперёд. Дать и маме, и всем её призракам обнюхать её шубку – пусть узнают, что хотя бы один лисёныш выжил в тот страшный день. Но что-то подсказывало ей, будто хриплому голосу это не понравится.

– Мне надо задать Бизи вопрос, – проговорила Ласка.

– К-к-какой? – ответила мама звонким голосом лисёныша.

– Да, – захрипела мама. – Что может понадобиться призраку от другого призрака?

– Все наши дела закончены, – добавил ободранный кролик.

Но дело Ласки закончено не было. Её мысли вновь погрузились в последние мгновения перед трагедией. Когда она сказала братьям, что хочет рискнуть и выбраться в коридор, спуститься по лестнице, юркнуть под шторы из стекляруса и попасть в Комнату Духов. Надо выяснить раз и навсегда, откуда берутся все эти звуки, это шорканье.

«Но мама же нам сказала сидеть в Бельевом Шкафу! – воскликнул кто-то из братьев.

«Кролик говорит, там очень опасно!»

«Дамы наступят и выдавят нам мозги!»

Ласка только зарычала на братьев: «Горсточка трусолапых!»

Она выкрикнула эти слова во весь голос, надеясь, что братья испугаются и вместе с ней отправятся искать приключений на первый этаж. А мгновение спустя из коридора послышались шаги, и дверь в Бельевой Шкаф со скрипом распахнулась…

– Это из-за моего крика, мама, – онемевшими губами проговорила Ласка. – Это из-за него нас нашли.

Мама какое-то время сидела молча. Потом в её горле пробудилось рычание, медленное, сердитое:

– Ах ты, глупая маленькая…

Ласка отступила на шаг назад.

– Н-н-н-нет! – заговорила Бизи. – Она н-н-не в-ви-новата.

– Рано или поздно лисёныши высыпали бы из шкафа, – добавил кролик. – Они уже почти выросли.

– Н-н-ничего н-нельзя д-долго д-держать в секрете. Особенно в этом д-доме.

Рычание в мамином горле стихло. Хриплый голос не отзывался. Видимо, другие голоса его убедили.

Ласка моргнула, загоняя слёзы обратно. Эту вину она носила с собой полжизни. А теперь вина отпустила её. Вот так вот запросто.

Больше всего на свете ей хотелось свернуться в клубок у маминых лап. Чтобы мама слизала страх с её усов и ушей. Ласка устроит себе маленькое гнездо в корзине с шелками и останется в Особняке Дам, невидимая, точно призрак. Ей не придётся больше тревожиться из-за собак, из-за еды, из-за сточных тоннелей, из-за…

Что-то дрогнуло в глубине души. Её ведь ждёт Олео!

– Мой друг, – начала Ласка. – Он заболел. Подхватил жёлтое. Вдруг… Вдруг Бизи знает, как от этого можно избавиться?

Мама склонила голову, будто прислушивалась. Ласка вся напряглась. В оконное стекло стучал снег.

Наконец мама прошептала:

– Нельз-з-з-зя.

– Что? – спросила Ласка, чувствуя, как провалился живот.

– Изб-б-бавиться, – ответила мама голосом Бизи.

– Н-но ведь надо же что-то делать, – взмолилась Ласка. – Не могу же я вернуться к нему в сточный тоннель и смотреть, как он превращается в…

– Нельз-з-зя! – ответила мать, повышая голос. – Нельз-зя! Нельз-зя! Нельзя! Нельзя! НЕЛЬЗЯ! НЕЛЬЗЯ! НЕЛЬЗЯ!

Ласка отступила к двери. Мама с воем выкрикивала это «нельзя» снова и снова. Кричала так, будто свершилось непоправимое.

– П-прости, – сказала Ласка сквозь завывания. – Я не хотела… Мне пора уходить.

Ласка не успела даже выскочить в коридор – вверх по лестнице торопливо затопали чьи-то шаги.

МАМА ЛАСКИ ЗАВЫВАЛА не переставая: «НЕЛЬЗЯ! НЕЛЬЗЯ! НЕЛЬЗЯ!» – а тень Патоки вытягивалась по коридору.

Ласка отчаянно рыскала по гардеробной и уткнулась в корзину с шелками.

Не успела она запрыгнуть внутрь и исчезнуть под радугой ткани, как в дверь залетела Патока.

– Аура, Аура, Аура! Тише, тише, тише!

Сквозь щели в корзине Ласка смотрела, как Патока бережно качает маму на руках, прижимает её морду к груди и гладит по усам, пока вой не сменяется тихим плачем.

– Ну, ну, – приговаривала Патока. – Что такое большое и страшное напугало тебя опять? М-м?

– Ты дала ей лекарство от токсоплазмоза? – взревела внизу у лестницы Тортоликая.

– Ты же должна была дать! – проскрежетала ей в ответ Патока.

Ласка втянула живот и покрепче подобрала к себе лапы, чтобы стать незаметнее среди шелков.

Она даже попробовала унять свои перепуганные лёгкие – как бы Патока не заметила, что корзина дышит.

– Дорогушенька! – крикнула Патока в коридор. – Я и не знала, что у нас есть лисья накидка!