– Так, все! – решительно сказал Анатолий, который совершенно изнемог от этого разговора.

Ближе к утру он вдруг встал, вышел на балкончик, постоял, глядя на ночную улицу: что-то было не так, что-то изменилось в нем самом. Анатолий вдруг осознал, что он в Италии, во Флоренции – как будто второй раз проснулся. Он чувствовал себя легким, как воздушный шарик, готовый лететь по воле ветра, и ему на самом деле хотелось лететь: лететь, бежать, спешить навстречу – чему, кому? Навстречу самой жизни. Заснуть он не смог, оделся и вышел в город. Была несусветная рань. Он прошел пешком полгорода и к рассвету поднялся на Пьяццале Микельанджело, встал перед парапетом и взглянул на раскинувшийся по обоим берегам реки город, лежащий, как драгоценность, на синем бархате пологих Тосканских гор…

А через два месяца, в Париже, Мила привела ему Франсуазу. Анатолий сидел в уличном кафе и лениво смотрел на цветущую напротив сакуру – начало апреля, а у них все цветет, у этих лягушатников. Услышав радостный голос Милы и французское приветствие, он повернул голову и увидел… Валерию, молодую и прекрасную. Увидел и потерял сознание. Очнулся от того, что Мила трясла его за плечи. Француженка смотрела на Анатолия во все глаза и что-то встревоженно щебетала. Как он мог подумать, что она похожа на Валерию – эта, как же ее… Флоренс?! Ничуть не похожа! Просто… Просто это – его женщина. Вот и все. Глядя прямо в голубые глаза «Флоренс», он твердо сказал:

– Ты должна быть моей женой. Милка, переведи ей.

Потрясенная Мила что-то затарахтела по-французски, но та, похоже, и так все поняла, потому что страшно покраснела и спросила у Анатолия:

– Êtes-vous sûr?

– Да, уверен. Как тебя зовут?

– Вы не знаете, как меня зовут, и хотите жениться на мне? – перевела Мила ответ взволнованной француженки.

– Да.

Франсуаза смутилась еще больше и схватилась за соломинку в коктейле, но не выдержала и посмотрела на него исподлобья, нервно улыбнувшись.

– Пап, ну, ты даешь! Я надеялась, что ты… Но не с такой же скоростью!

– Где ты ее взяла?

– В Эрмитаже! Ой, в каком Эрмитаже – в Лувре! Она там…

– Скажи ей, что я не сумасшедший.

– Боюсь, не поверит…

Мила повернулась к Франсуазе, и они некоторое время быстро щебетали по-французски, поглядывая на Анатолия. Увидев, как Франсуаза ахнула и взглянула на него с состраданием, Анатолий сморщился:

– Мил, ты лишнего-то не говори!

Потом ему надоело, он встал, выпил залпом ее коктейль вместе с какими-то листочками, выплюнув захрустевший на зубах лед. Взял Франсуазу за руку и потащил за собой – она пискнула и еле успела схватить сумочку, а Мила что-то кричала им вслед и смеялась. Целый день они бродили по Парижу, взявшись за руки, говорили на дикой смеси трех языков, пили кофе, ели на ходу длинные французские бутерброды и мороженое, потом, окончательно устав, рухнули на первую попавшуюся скамейку, и Анатолий, наконец, поцеловал… господи, ну как же ее зовут-то?! Поцеловал и заглянул в глаза:

– Вот видишь, какая ерунда получается…

И Франсуаза повторила за ним, наморщив лоб:

– Ерюнда?

– Ага! – Он еще раз ее поцеловал, а потом вскочил и опять потащил за собой. Лихо свистнув, поймал такси на углу улицы и отвез в отель, где они двое суток не вылезали из постели. Проснувшись неизвестно когда – что это: утро, вечер, день, ночь, он так и не понял – Анатолий с удовольствием рассмотрел ее сонное личико, потом нежно позвал:

– Фрося! Фро-ося…

Она потянулась и открыла один глаз:

– Фросья? С’est moi?

– Это ты. Поедешь со мной в Россию? В Москву?

– Moscou?! – Она открыла второй глаз. – Oui!

У Анатолия пересохло в горле – он вдруг забыл все слова. Сказать то, что он хотел, по-русски – было очень страшно; как это будет по-французски, он не помнил; а потасканное английское «I love you» не отражало и десятой доли того, что он чувствовал. Он нервно улыбнулся, а потом вдруг произнес и сам страшно удивился – итальянского он и вовсе не знал, но это был именно итальянский:

– Ti amo! – и добавил, покраснев: – Сara mia! Mia bella…

Франсуаза ахнула и вся расцвела, а потом смешно сморщила нос и с трудом выговорила, сначала беззвучно пошевелив губами:

– Лью-блью те-бья! Так? Je t'aime!

И он ответил:

– Только так.

И вот теперь Анатолий смотрел на улыбающуюся Марину и сам себе поражался: как это все с ним случилось?! Да еще так быстро! И что теперь делать? Что ему делать с Фросей-Франсуазой, он хорошо представлял, но как быть с самим собой, совершенно новым и неизвестным, он не очень понимал. Марина все это видела и умилялась: бывший «бронированный сейф» вдруг оказался живым и трепетным существом! «Он как подросток в первой любви», – подумала Марина и погладила его по голове, а Толя поцеловал ей руку.

– Слушай, а ты не мог бы с Лёшкой помириться?

– Да мы вроде как не покусали друг друга.

– Ты понимаешь – совсем помириться! Я знаю, он тоже этого хочет, но ему первому начать трудно. Пожалуйста, для меня!

– Трудно ему! А кому легко? Ладно, – Анатолий поднялся. – Чего не сделаешь для любимой сестры, да еще такой беременной.

– Толь, а где Кира-то?

– Понятия не имею! Всю душу мне вынула эта девка!

Марина сидела, наблюдая за перемещениями гостей. Лёшка принес ей соку и каких-то кругленьких штучек: «На, ты любишь всякое такое!» – а сам ушел к детям, которые развлекались в большом зале, разбирая подарки. Франсуаза улыбалась ей издали и, наконец, села рядом. Они еще поулыбались друг другу, потом Франсуаза сказала, очень мило картавя:

– Мы можем говорить, да? Я понимаю хорошо, говорью плехо. Русски язык очьень трюдны!

– А как вы говорите с Толей?

– О! English! А ты есть… sœur? Сестра, да?

– Да, сестра. Не родная, но сестра.

– Ах, так трудно! Я совсем запута́ться… запутыва́ться… Так много дети, parenté…

– Ничего, постепенно разберешься!

– Я… absolument seul! Никого нет!

– Совсем одна?

– Есть maman, но она в Amérique! Она… se marier… замужем! Выйти там замужем! quatre…

– Что, мама четвертый раз вышла замуж?!

– Да! А я… один раз… первый… pour la première fois de la vie! У меня был… avoir un flirt… два раз, но это все не то, vois-tu?

Франсуаза так волновалась, так старалась правильно говорить и так напрягалась, слушая русскую речь, что Марине стало ее жалко: бедная, ничего не понимает – куда попала, кто эти люди! Марина видела, какая она – словно журчащий лесной ручеек: вся переливается и дрожит внутри. И она… Она – своя. Да. Она полна сострадания, нежности, тепла. Повезло Анатолию. Наконец – повезло. И подняла глаза на портрет – прости, Валерия! Франсуаза кивнула на Маринин живот и спросила: