Ну что же, гетман предсказал королю явление Минина с Пожарским, очищение Москвы от поляков и литвинов, большую кровь, которой Польско-Литовское государство заплатит за свое стремление отгрызть от России слишком многое, когда дело можно еще было урядить миром… Предсказал то, что начнется примерно через два года. Сигизмунд, словно глухарь на току, упивался пением собственной доблести и к словам умного человека остался, как уже говорилось, невнимателен.

Под городом король принялся утеснять смоленское дворянство с окрестных земель. Оно очень скоро ушло, не желая над собой чужеземной власти. Часть смолян пополнила впоследствии полки земских ополчений.

Наступил 1611 год. Шеину приходилось худо. В городе постепенно заканчивалось продовольствие. От голода, болезней и в боях погибло немало народу, а восполнять потери было некем. Зима измотала защитников города, весна принесла невеликое облегчение.

Закончилось время воинского искусства. Началось время страданий и терпения. Никакая тактическая хитрость не могла принести Смоленску избавления. Люди в нем умирали, умирали и умирали. Но оставшаяся горсть защитников все еще вдохновлялась несгибаемостью своего воеводы. Еще ходили дозоры по стенам. Еще дымили зажженные фитили у крепостных орудий. Еще было кого послать на отражение атаки.

Но оборонный ресурс сжимался день за днем, словно шагреневая кожа…

Наступило время для последней битвы и гибели героев. Шеин не сдавал Смоленска, хотя и знал, что удержать его уже не сможет. Но чем больше враг терял под стенами русской крепости людей, тем меньше у него оставалось шансов дойти до Москвы и одним ударом тяжкой королевской длани решить ее судьбу в пользу рабства по отношению к Польше. Чем больше сопротивлялся Шеин, тем больше пустела Сигизмундова казна. Чем больше упорствовал Смоленск, тем больше времени получали на формирование и обеспечение рождающиеся земские освободительные армии в центральных регионах истерзанной России. Пример Шеина и грамоты патриарха Гермогена, призывавшего русских «постоять за веру», воспламенили храбрость в сердцах тысяч людей.

Смоленск погибал. В его крови возрождалось Русское государство.

Летопись сообщает о последних месяцах, а затем последних днях смоленской обороны подробно. Поет и горькую правду, и высокую славу ратников Шеина: «Король же стоял под Смоленском долгое время и отнюдь Смоленску ничего не сделал. Грехов же ради наших пришла в Смоленск на людей болезнь великая цинга, потому что не было соли в Смоленске, померли многие, а остались немногие люди. Боярин же Михаил Борисович Шеин отнюдь того не устрашился и королю Смоленска не сдал и, с последними людьми бившись беспрестанно, к городу не подпускал. Врагом же научен был смолянин Андрей Дедешин; был в то время у короля в таборах и сказал королю, что с другой стороны стена худа, сделана осенью. Король же повелел по той стене бить, и ту стену выбили, и ночью пришли приступом, и Смоленск взяли. Боярина же Михаила Борисовича взяли на башне с женою и детьми, и дворян взяли и многих перебили. Последние же люди заперлись у Пречистой Богородицы в соборной церкви. Один же смолянин кинулся в погреб. Погреб же был с пороховой казной под тем соборным храмом, и то [пороховое] зелье зажег, и храм Пречистой Богородицы взорвался, а людей всех, которые в церкви были, убило. Боярина же Михаила Борисовича повели в таборы и пытали его разными пытками, [допытываясь, где] казна смоленская, и послали его в Литву… Был в плену 9 лет[24] под великой охраной, держали его в кандалах. Король же, устроив в Смоленске осадных людей, сам пошел в Литву».

Не в худости стен дело. И не в подлости Андрея Дедешина. Кровь вытекла из ран смоленского великана, силы в нем не осталось. Поляки и прежде рвали стену порохом и ядрами, но раньше за ней стояло храброе воинство на второй стене, а ныне противустать врагу стало некому.

А вот безыскусные строки другого русского летописца, емко и точно передающие закатные сцены героической обороны Смоленска: «Король польский Жигимонт взял Смоленеск, выморя гладом; а людей в нем осталося мало: на боях и на вылазках, и на приступах многие побиты, а иные от голоду, сидя в осаде, померли». В ином летописце добавлено: некий изменник из смоленских посадских людей доложил королю Сигизмунду, что «…люди все померли, и он (король. — Д. В.) учинил приступ да и взял, а стоять было некому».

Стоять было некому… Сказать точнее — невозможно.

В воспоминаниях Жолкевского история падения Смоленска рассказана примерно так же, только он подчеркивает не столько удачу, произошедшую от разрушения какой-либо стены, нет, скорее гетман видит причину гибели города в трусости перебежчиков: они сообщили королю о малолюдстве гарнизона, и тот решил вновь штурмовать обескровленный город. Да и сами поляки, признаться, уже заметили ослабление русских. Пушкарей оставалось мало, порох почти иссяк, поэтому даже отпугивающий огонь русские вели без прежней интенсивности. Трудно было не понять, сколь мало осталось у Шеина здоровых бойцов, способных носить оружие.

По словам гетмана, «на валах, где прежде было множество людей, теперь, по причине недостатка их, видна была только редкая стража; как после говорил и сам Шеин, что не оставалось всего-навсего и двухсот человек, годных к обороне… Для разделения осажденных казалось лучшим пустить людей на приступ с четырех сторон… Когда уже все нужное, таким образом, было приготовлено, в полночь Каменецкий[25] приступил с своей стороны к стене, и потихоньку влезали на оную посредством лестниц, влез и сам Каменецкий, на стене не было кому и приметить их и, когда уже взошло наших большое количество и стали расходиться по стенам и башням; тогда показалось только малое число москвитян при воротах Аврамовских, они хотели было защищаться, но, увидев большое число наших, бросились бежать вниз. Немецкая пехота с своей стороны взлезла также на валы почти в одно и то же время, но там в недальном расстоянии находился сам Шеин с несколькими десятками человек… и, приметив их, начал перестреливаться с ними… Каменецкий, услышав на своей стороне шум, происходивший на противоположной, пришел в беспокойство и поспешил зажечь там порох, подложенный под помянутый свод (часть городской канализации, выводящая нечистоты. — Д. В.)… Зажженный им порох взорвал большой кусок стены так, что проломом сим открылся довольно удобный вход в крепость, посредством коего и вошел маршал (Кшиштоф Николай Дорогостайский. — Д. В.) с теми, кои при нем находились. Москвитяне, объятые страхом, после сего вовсе не думали уже о сопротивлении… Огонь достигнул до запасов пороха (коего достаточно было бы на несколько лет), который произвел чрезвычайное действие: взорвана была половина огромной церкви (при которой имел свое пребывание Архиепископ) с собравшимися в нее людьми… Когда огонь распространился, многие из