В 1615 году король Густав-Адольф явился на Русь и осадил Псков, но безуспешно, причем погиб храбрый Эверт Горн. В это время Англия предложила свое посредничество воюющим, прислав для этой цели своего агента Джона Мерика. Решено было отправить с обеих сторон уполномоченных для ведения предварительных переговоров. Шведский король назначил для этой цели Клоса Флеминга, Генриха Горна, Якова Делагарди и Монса Мартензона. Русскими послами были князь Даниил Иванович Мезецкий и Алексей Зюзин. Посредничал Джон Мерик и голландские послы. Переговоры происходили сперва с января 1616 года в Дедерине, были прерваны в июне, а затем с декабря 1617 года возобновились в Столбове, где и был двадцать седьмого февраля 1617 года подписан Договор вечного мира. Шведы вернули России Великий Новгород, Старую Руссу, Гдов, Порхов и Ладогу с их уездами и Сумерскую волость. За Швецией остались Ивангород, Ямы, Копорье, Орешек. Кроме того, мы должны были уплатить Швеции 20 000 рублей серебром.

Переговоры были бурными, спорили и горячились много, но обе стороны желали мира и остались им довольны. Густав-Адольф очень ценил приобретения Швеции. Великий король прекрасно понимал, что Русь, могущества которой он опасался, надолго отрезана от Балтийского побережья. Но России, как метко выразился С. М. Соловьев, «теперь было не до моря». Недаром государь писал нашим послам: «С шведскими послами никак ни зачем не разрывать, ссылайтесь с ними тайно, царским жалованьем их обнадеживайте, сулите и дайте что-нибудь, чтоб они доброхотали, делайте не мешкая для литовскаго дела и для истомы ратных людей, ни под каким видом не разорвите»386.

И действительно, с одной стороны, Столбовский договор принес очищение Новгорода, освободившегося от шведов к четырнадцатому марта 1617 года, и других важных русских городов, с другой – мир со Швецией. При все более и более угрожавшем положении Речи Посполитой России важно было не иметь врага на другом фронте. Поэтому, несмотря на отказ (конечно, временный) от берегов Балтийского моря, мы радовались необходимому миру со Швецией и возвращению исконных русских областей. Поэтому нельзя не считать договор от двадцать седьмого февраля 1617 года значительным успехом для Московского государства.

IV

Еще более враждебными, чем со Швецией, были в момент воцарения Михаила Федоровича отношения нашей родины с Речью Посполитой. Это обстоятельство не требует дальнейших пояснений. Из предыдущего изложения видно, что русские люди имели полное основание относиться к Сигизмунду и полякам со жгучей ненавистью. Со своей стороны, поляки имели свои причины к глубокому неудовольствию русскими. Их самолюбие страдало от непризнания Владислава русским царем; много поляков и литвы погибло от руки русских или томилось в неволе. При этом полякам важно было удержать за собой Смоленск и другие добытые земли и завоевать новые области. Не совсем отказались поляки и от мысли о полном подчинении Руси их государству.

При таком настроении противников понятно, что военные действия с обеих сторон продолжались. Впрочем, и Русь, и Польша готовы были на время заключить перемирие друг с другом. Русским хотелось поскорее освободить из тяжелой неволи государева отца и других пленных, в Речи Посполитой шли внутренние раздоры; да и письмо Струся возымело некоторое действие. Поэтому, как мы уже знаем, Аладьин, отправленный гонцом от имени собора к Сигизмунду, возвратился из Варшавы с принципиальным согласием короля и панов радных начать переговоры387. В ноябре 1614 года радные паны прислали московским боярам грамоту и в ней предлагали съезд на рубеже для переговоров о мире. Грамота была написана высокомерно, наполнена упреками за непризнание Владислава, за дурное обращение с пленными. С ответом на эту грамоту в Речь Посполитую был отправлен от имени бояр Федор Желябужский. Бояре не оставили без возражений укоров панов радных, отвечали на них сильными попреками за ненаписание царского титула, за многие неправды, за дурное обращение в противность обычаям с пленными послами Московского государства. «А в великаго государя нашего государстве государя вашего люди, которые взяты в Москве, Миколай Струс, староста Хмелинский и Любецкий, и полковники и ротмистры и все его товарищество и иные полоняники сидят во дворех на Москве, и по городам дворы даны им добрые, и царское жалованье, корм и питье дают им довольно, и людям их в торге и на всякое дело, где кто кого пошлет, ходити им повольно, и скудости и тесноты им несть никоторыя»388. В той же грамоте бояре согласились на ведение мирных переговоров.

Желябужский правил свое посольство в Литве, где вынужден был слушать грубые выходки Льва Сапеги о том, что царь Михаил Федорович «не пошлый, то есть не настоящий государь», и упреки в том, что русские «все крест целовали» королевичу Владиславу. На это наш посланник отвечал: «Это дело бывшее и дальнее и поминать о том непригоже». Наконец, паны дали Желябужскому грамоту, в которой предлагали съехаться послам для переговоров между Смоленском и Вязьмой. В сентябре 1615 года состоялся этот съезд. С нашей стороны послами были: бояре-князья И. М. Воротынский, Сицкий и окольничий А. В. Измайлов. Поляки и литовцы прислали киевского «бискупа» князя Казимирского, гетмана Ходкевича, канцлера Льва Сапегу и Александра Гонсевского. Такой состав уполномоченных не предвещал доброго исхода переговоров. И Воротынский, и Гонсевский были во вражде между собой. При общей обостренности отношений все посольское дело свелось к крупным ссорам и перебранкам, причем поляки не остановились перед угрозой произвести суд над государевым отцом и «над ним и покончить». Неудивительно поэтому, что в январе 1616 года уполномоченные разъехались, не заключив перемирия.

И до переговоров о перемирии, и во время их, и по окончании война продолжалась. Сначала мы повели наступательные действия и неоднократно приходили под Смоленск, однако не могли осадить его и взять по недостатку воинских людей. Но с 1615 года инициатива военных действий перешла к полякам. Они отправили набегом на Русь знаменитого наездника пана Александра Лисовского с отрядом его лисовщиков. Отражать нападение Лисовского было поручено славному вождю Нижегородского ополчения князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому. Лисовский, ворвавшийся в русские пределы, напал было на Брянск, но, отбитый от него, захватил Карачев, в котором и укрепился. Пожарский не медлил: он через Белев и Болхов устремился к Карачеву. Тогда Лисовский вышел из Карачева и «пошел верхнею дорогою к Орлу». Пожарский пошел к нему наперерез. Рати сошлись под Орлом «в воскресный день» и стали биться. Но москвичи дрогнули и побежали. Побежали даже и воеводы. Пожарский «не с великими людьми» с Лисовским «на многие часы мало руками не имаючися билися». Наконец, «видя свое неизможение, обернушася телегами и сидеша в обозе», Лисовский отступил на две версты.

Тем временем к шестистам храбрецам, бившимся против двух тысяч литовцев, стало подходить подкрепление – возвращались беглецы. Наиболее виновным «чиниша ту наказание». Собрав свое войско, Пожарский бросился в погоню за Лисовским. Тот быстро отступил к Кромам. Пожарский и тут настиг его.

Тогда неутомимый литовский наездник в один день примчался к Волхову, сделав переход в сто пятьдесят верст, «едва Волхова не украдоша». Но храбрые воеводы отбились от Лисовского. Не то случилось в Белеве, где воеводы бежали. Город был захвачен и разорен. То же повторилось и в Перемышле, куда обратился Лисовский, потерпевший неудачу под Лихвиным от храброго воеводы Федора Стрешнева. Пожарский между тем стянул свои силы к Калуге и, получив в подкрепление казанскую рать, двинулся против Лисовского к Перемышлю, но по дороге «впаде в болезнь лютую». Храброго и распорядительного воеводу повезли в Калугу, а рать его бездействовала. Лисовский тогда двинулся к Ржеве Владимирской и сделал приступ к этому городу, затем приступил к Кашину и Угличу. Но силы его, видимо, таяли, и он скитался в Суздальском крае, уже не приступая к городам. Потом смелый наездник повернул к югу «в Тульския и Рязанския места», у Алексина имел столкновение с русскими войсками, но ускользнул от них и невредимо вышел в Северскую область389.