Торжественная встреча Михаила Федоровича и инокини Марфы у Сретенских ворот 2 мая 1613 года

Затем, обратившись к своему приставу Льву Сапеге, государев отец промолвил: «Как было то сделать сыну моему? – Остался сын мой после меня молод, всего шестнадцати лет и безсемееи, только нас осталось я здесь, да брат мой на Москве один, Иван Никитич».

Сапега, взбешенный, ответил грубостью: «Посадили сына твоего на Московское государство государем одни казаки донцы». Желябужский не оставил без возражения дерзкого замечания Сапеги. «Что ты, пан канцлер, такое слово говоришь, – с укоризной сказал наш посланник, – то сделалось волею и хотеньем Бога нашего, Бог послал Духа Своего Святаго в сердца всех людей».

После этого митрополит обратился и к своему приставу пану Олешинскому, говоря и Сапеге, и ему: «Нас царь Борис всех извел, – меня велел постричь, трех братьев уморил, велел задавить, только теперь остался у меня один брат Иван Никитич».

Торжественное вступление Михаила Федоровича и инокини Марфы в Кремль 2 мая 1613 года

«Для чего царь Борис над ними это сделал?» – спросил у Сапеги Олешинский и получил в ответ: «Для того царь Борис велел над ними это сделать, блюдясь от них, чтоб из них которого брата не посадили на Московское государство государем, потому что они люди великие и близки к царю Феодору».

Тогда Олешинский с усмешкой сказал Желябужскому: «На весну пойдет к Москве королевич Владислав, а с ним мы все поедем Посполитою Речью; Владислав королевич учинит вашего митрополита патриархом, а сына его боярином».

«Я в патриархи не хочу», – заявил Филарет, а посланник наш промолвил: «Ты, пан, говоришь слово похвальное, а мы надеемся на милость Божию да на великаго государя Михаила Федоровича, на его государское счастье, дородство и храбрость, и на премудрый разум надежны; ныне во всех государствах мир, покой и тишина; все люди ему, великому государю, служат и радеют единодушно; и будем стоять против Владислава, вашего королевича, и против всех вас».

Во время разговора вошла жена Струся и начала просить, чтобы Филарет написал к своему царственному сыну с просьбой жаловать ее мужа. Митрополит Филарет обещал это сделать, из чего можно заключить, что жена Струся исполнила известное уже нам поручение царя Михаила Федоровича.

Желябужскому не удалось проститься с государевым отцом. Причиной этого было то, что митрополит Филарет отказался писать к сыну грамоты без царского титула, заявив: «Не могу просто написати без царского именования, боюся от Бога наказания: что ему Бог дал, а мне како отнять, коли Бог ево нарече царем». Гридич, отправленный королем к государеву отцу, сказал затем нашему посланнику: «Как сведал Филарет, что сын его учинился государем, то стал на сына своего падежен, стал упрям и сердит, к себе не пустит и грамот не пишет». Впрочем, по известию Нового летописца, митрополит Филарет имел возможность сказать Желябужскому: «Иди и скажи царю государю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси, а житие мое все видишь сам».

После отъезда Желябужского не было, кажется, к митрополиту Филарету посылок из России до 1619 года. Оно и понятно, так как в это время готовился и состоялся поход Владислава на Русь. Много, очевидно, пришлось пережить унижений и душевных уколов пленному государеву отцу. Не раз, конечно, ему приходилось выслушивать укоры поляков и переносить выходки Сапеги и других панов. Но в 1619 году показался просвет. Митрополит Филарет узнал, что заключено Деулинское перемирие и назначен размен пленными. Обхождение с государевым отцом стало гораздо более вежливым и учтивым. А через несколько месяцев митрополита Филарета перевезли ближе к русским пределам – в Оршу, а оттуда отправились с ним к русскому рубежу.

Между тем уже в начале марта 1619 года395 наши великие послы, заключившие в декабре 1618 года Деулинское перемирие, были отправлены в Вязьму на размен пленных. Здесь жили они, ожидая до конца мая прибытия литовских уполномоченных и русских пленников. С ними же были и пленные поляки: «Струсь с товарством», всего до трехсот человек. Наконец, пришло известие, что литовское посольство прибыло в Дорогобуж. Тогда условились о месте для съездов, которые должны были происходить в пустоши Песочне, в семнадцати верстах от Вязьмы, на реке Поляновке.

Литовские послы назначили съезд на двадцать седьмое мая, но московские испугались того, что не уговорились о числе провожатых с обеих сторон, и решили съехаться тридцатого. Такое промедление взволновало митрополита Филарета, истомившегося в тяжкой неволе, и он велел передать послам, которые по приказу царя во всем спрашивали указаний государева отца: «Для чего бояре с литовскими послами в четверг 27 мая съезд отложили и присрочили съезд в воскресенье 30? Нам и так уже здешнее житье наскучило, не год и не два терпим нужду и заточенье, а они только грамоты к нам пишут и приказывают с вами, что им подозрительно, отчего из Дорогобужа к ним от меня никакой грамоты не прислано, а нам о чем уже больше к ним писать? И так от меня к ним писано трижды, боярам давно уже известно, что меня на размен привезли, а если бы меня на размен отдать не хотели, то меня бы из Литвы не повезли, или бы из Орши назад поворотили».

На съезде тридцатого мая литовские послы предъявили новое требование о дороге мимо Брянска между уступленными Москвой Речи Посполитой городами. Послы отказали им в этом и послали к митрополиту Филарету спросить, не разменять ли его на Струся и некоторых его товарищей, а остальных отпустить. Государев отец сквозь слезы сказал: «Велел бы мне Бог видеть сына моего великаго государя царя, и всех православных христиан в Московском государстве». Потом спросил у присланного Шереметевым и Мезецким гонца: «Есть ли с боярами какая-нибудь от сына моего присылка, соболи или что другое? Надобно мне почтить тех поляков, которые оберегали мое здоровье; и если у бояр есть соболи, то чтоб они прислали мне их сегодня же».

Митрополит Филарет жаждал поскорее увидеть своих близких и дорогую родину, а литовские послы, понимая выгоды своего положения, были неуступчивы и задорны. Положение наших уполномоченных было очень затруднительно. В то же время Шеин прислал через доверенное лицо сказать, что литовское посольство готово на нарушение перемирия. Тогда Ф. И. Шереметев «с товарищами» согласились на требуемую уступку, и первого июня поздно вечером состоялся давно ожидаемый размен пленных.

Самый размен произошел таким образом. Через Поляновку построили два моста. К одному из них подъехал Филарет в возке, за которым шли остальные русские пленные. У другого моста стояли в то время Струсь и другие пленные литовцы и поляки. Струсь первым был отпущен на литовскую сторону. Это разрешил сделать Филарет. Затем одновременно пошли по обоим мостам пленники как русские, так и поляки с литовцами. После долгой, томительной неволи государев отец, храбрый защитник Смоленска, и многие другие стойкие русские люди увидели желанную, любимую родину, которой принесли много великих жертв. Переехав через Поляновку, митрополит Филарет вышел из возка. К нему подошел Ф. И. Шереметев и от лица царя сказал: «Государь Михаил Федорович велел тебе челом ударить, велел вас о здоровьи спросить, а про свое велел сказать, что вашими и материнскими молитвами здравствует, только оскорблялся тем, что ваших отеческих святительских очей многое время не сподоблялся видеть». Потом Шереметев правил челобитье и от великой инокини Марфы. Филарет отвечал по заведенному чину и благословил боярина. Затем товарищ государева отца по великому посольству, князь Даниил Иванович Мезецкий правил челобитье ему от Боярской думы и «всего государства»: «Бояре, князь Федор Иванович Мстиславский с товарищи, окольничие и вся царского величества дума и все великое Российское государство вам, великому государю, челом бьет и вашего государскаго прихода ожидает с великою радостью». Третий великий посол окольничий Измайлов обратился к боярину Шеину с такой речью: «Служба твоя, раденье и терпенье, как ты терпел за нашу православную христианскую веру, за святыя Божии церкви, за нас, великаго государя, и за все православное христианство московских великих государств, ведомы, и о том мы, великий государь, радели и промышляли, чтоб вас из такой тяжкой скорби высвободить». И другие пленные удостоились от царя подобного же знака внимания.