Ответом на насущную потребность военнослужащих в объединениях, которые давали бы им возможность внеслужебного общения и чувство определенной защищенности, стали, очевидно, коллегии и scholae младших командиров и специалистов, официально разрешенные в войсках при Септимии Севере, но возникшие, вероятно, еще при Адриане[677]. Во многом аналогичную роль играли коллегии ветеранов, которые стали создаваться в городах и канабах еще с середины II в.[678]

Анализ эпиграфических данных подтверждает, таким образом, существование в рамках воинских частей различных неформальных микрообщностей, основанных на дружеских, земляческих, религиозно-культовых и других связях. О прочности и глубине этих связей красноречиво свидетельствует тот факт, что они сохранялись и по выходе в отставку, среди ветеранов[679]. Ж. Вандран-Вуайе отмечает, ссылаясь на Dig. 27. 1. 8. 6, что и после отставки ветеран продолжал считаться воином[680]. Можно добавить, что он оставался таковым не только юридически, но и по своему самосознанию, нередко продолжая именовать себя в надписях не ветераном, а просто воином (что, кстати говоря, создает трудности при определении возраста поступления на службу[681]). Яркой иллюстрацией этого военного самосознания является существование в Интерцизе ветеранской коллегии sacramenti cultores, которые приносили дары Genio sacramenti и Iudicio sacramenti (AE 1960, 8,3; 1924, 135; 1953, 17). Бывшие солдаты называли себя conveterani, часто хоронили своих товарищей, не имевших родственников (CIL III 7500; VI 3884; VIII 3228; XIII 1837). Ветераны совместно исполняли обеты и делали посвящения различным богам (например, CIL II 3327; III 1078; 7754; VIII 2626 = ILS, 9268). Неслучайно, наверное, в эпитафии ветерану М. Антонию Прокулу, которую сделали дети patri dignissimo, последний назван praesidium amicorum – «оплот друзей» (CIL VIII 3035).

Можно, видимо, говорить и о своеобразной «сословности» дружеских связей среди военных, поскольку, судя по надписям, эти связи объединяли обычно воинов примерно одного ранга. Лишь в отдельных случаях служебная иерархия не мешала дружбе (например, CIL VIII 3199 = 18 172)[682]. Отношения, возникавшие между людьми во время совместной военной службы, очевидно, имели немалое значение и для представителей высших сословий. Плиний Младший в своих письмах, давая рекомендацию тому или иному лицу, в качестве аргумента часто ссылается на факт совместной службы (Epist. VII. 31. 2; X. 26. 2; 86. 1). На это указывает и текст надписи из Бриксии, которую сделал Л. Уссий Пицентин, назвавший себя commilito, М. Нонию Макрину, легату Августа pro praetore провинции Нижней Паннонии – praesidi optimo et rarissimo, «начальнику наилучшему и редчайшему» (CIL V 4344).

Наши источники не позволяют, к сожалению, сколько-нибудь подробно охарактеризовать роль малых подразделений (contubernium, центурии, декурии или турмы) в развитии неформальных межличностных отношений. Можно лишь высказать общее предположение, что эта роль была весьма существенной. В рамках центурии или турмы проходила по существу вся повседневная жизнь воинов. Неслучайно, как кажется, Тацит (Hist. I. 51. 3) замечает, что до похода против Виндекса солдаты германских легионов «знали только свои центурии и свои турмы». В центурию адресовывались письма, здесь происходило распределение нарядов[683]. Каждая центурия имела свой значок, на котором указывались ее название и номер соответствующей когорты (Veget. II. 13). Вместе с названием легиона обозначение центурии по имени центуриона («ex qua legione aut cuius centuria», если еще раз вспомнить эпизод из романа Петрония) очень часто указывается в солдатских надписях.

Отметим также, что в целом по армии Гений центурии почитался больше, чем гении других частей, подразделений или воинских коллегий и клубов[684]. Правда, посвящения ему делались в основном младшими чинами или самим центурионом. О привязанности к родной центурии, очевидно, свидетельствуют посвящения ее Гению со стороны выходивших в отставку ветеранов (например, ILS, 9102; 2443 = CIL VIII 2531). Особенной популярностью Гений центурии пользовался среди преторианцев[685]. Следует также сказать, что свои гении-покровители были не только у отдельных подразделений, лагерей и других военных объектов. Известны надписи, адресованные Гению воинов как таковых. «Священному Гению воинов» – [G] enio sancto [[mil] (itum)] исполнил в Риме обет фрументарий III Августова легиона (CIL VI 232)[686]. Вексилларий Аттиан Корезий и имагинифер Фортионий Конститут поставили в 239 г. изображение Genio vexillar(iorum) et imaginif(erorum) в честь божественного дома (ILS, 2349; ср. AE 1905, 241: Minervae et Genio imm(unium) sacrum). Выше уже упоминалась надпись СIL III 6577 = ILS, 2290 с посвящением Гению легиона и добрых сотоварищей. Нельзя не согласиться с заключением П. Ле Ру, что центурия была той группой, где выковывалось воинское товарищество и развивались практики собственно военной социальности[687].

Итак, за скупыми, но часто исполненными искреннего чувства словами эпиграфических текстов угадываются исключительно тесные дружеские отношения. Понятно, что дружба и товарищество, объединявшие людей военных, неизбежно приобретали специфическую окраску. Это хорошо заметно уже по лексике армейских надписей, в которых вместе с общеупотребительными терминами, обозначающими друзей (amicus, frater), не менее часто используются слова со значением «сослуживец», «боевой товарищ», «соратник». Судя по рассмотренным надписям, узы товарищества иногда связывали людей, служивших в разных частях и подразделениях. Но в большинстве случаев товарищеские узы возникали между воинами одной части, вероятнее всего, в пределах малых подразделений, прежде всего центурии. Привязанность солдат к своему подразделению и тому месту, где они несли службу, находит выражением в культе разнообразных военных гениев. О прочности и значимости воинского товарищества, несомненно, свидетельствует тот факт, что оно продолжало объединять и ветеранов. Представляется вполне очевидным, что товарищеские отношения, существовавшие внутри малых групп и содружеств, обусловливали сплоченность, самоидентификацию и групповую солидарность воинских коллективов, являясь непосредственной предпосылкой той корпоративности, которая отличала отдельные части императорской армии. По-видимому, здесь дело обстояло так же, как и в современных армиях. По словам военного социолога, специально изучавшего роль первичных групп в армии, «та социальная сплоченность, которая создается в малых группах, должна распространяться и на более крупные формирования, на более высокие уровни военной организации»[688].

Можно предполагать, что традиции внутренней сплоченности легионов, основанной на связях между боевыми товарищами, имели довольно древние корни. В этом плане несомненный интерес представляет сообщение Ливия (XXII. 38. 1) о том, что до появления в 216 г. до н. э. присяги, которую воины давали перед военными трибунами, призванные на службу клялись, что по приказу консула соберутся и без его приказа не разойдутся, а потом «в собравшемся уже войске они – всадники по декуриям, пехотинцы по центуриям – добровольно клялись друг перед другом в том, что страх не заставит их ни уйти, ни бежать, что они не покинут строй,