А если уж взгляд что-то цеплял, с раздражением отмахивалась и поскорее перескакивала эту маленькую, почти незаметную кочку – чтобы дальше, вглубь, в рай, где счастье и радость.

Ее увлекали лихо закрученные истории, описание героев и природы. Не просто увлекали – удивляли. Она плыла по страницам любимых книг и ощущала полнейшее счастье. Как часто она восхищенно думала об авторе: «Ах, ну какая же умница! А я так не умею».

Нет, это не огорчало, потому, что она точно знала: у нее есть другое. Недаром же ей пишут такие письма. В общем, как говорится, каждому свое. И еще часто думала: «Я получила такое море любви! Разве я на это рассчитывала?»

«Бедные, – думала она про “училок”, – им не дано получить удовольствие».

Хотя нет, неправда – удовольствие они получали. От того, что тыкали автора носом. Едко, язвительно, ядовито, но явно возбужденно – с нездоровым удовольствием, наслаждением и удовлетворением! С каким кайфом указывали, а потом и грозили пальчиком автору, редактору, корректору, издательству в целом.

«Грамотеи, – раздражалась Женя. – А сами-то, а? Кто вы и как состоялись?»

«Читаю вашу последнюю книгу и удивляюсь: неужели вы считаете себя писателем? Это же полная чушь, далекая от литературы! Это же невозможно читать!»

«Милая ты моя! – удивлялась Женя. – Ну зачем? Зачем тратить время и ехать в книжный? Зачем тратить деньги – книги-то нынче недешевые. Зачем обрекать себя на такие муки? На чтение пустой, неталантливой прозы? Зачем так себя утомлять? Только для того, чтобы потом написать автору, что он бездарность?»

Вторые, «корректные», как называла их Женя. Здесь могли быть замечания – справедливые, полезные. За них она всегда говорила спасибо и к авторам этих писем относилась с уважением, понимала, что они хотели как лучше.

Но все равно думала, что сама никогда бы и ни за что не попеняла автору на ошибки. Может, просто знала, что это – писательский труд?

И вот то, первое, письмо.

Начиналось оно так: «Уважаемая Евгения Александровна! Дорогая и любимая Женечка!»

Ох, вроде бы все нормально, мило и доброжелательно. Женя давно привыкла, что к ней обращаются именно так: «наша Женечка», «наша дорогая Женя», «ощущаю вас своей подругой, как будто мы сто лет знакомы и вы все про меня знаете, вы давно стали мне близким и родным человеком». В общем, что-то подобное. Разумеется, она не обижалась. Скорее, гордилась доверием, искренностью, доброжелательством. Читательницы ее воспринимали как давнюю хорошую знакомую. Ей доверяли. Делились проблемами. Просили совета. «Неужели я кажусь таким мудрецом? – смеялась она. – О господи, знали бы вы, сколько ошибок наделала я, умница Женя! Сколько приняла поспешных, неправильных решений! И как позже в этом раскаивалась! Я живая, импульсивная, резкая. Как часто мне это мешает! К тому же я вечный борец за справедливость, хотя давно поняла, что мало кому это надо. А про все остальное мы умолчим – про все мои замечательные, просто отменные качества. Умолчим, потому что неловко перечислять. И про ум мой невероятный, и про острую чуйку, и про мудрость мою премудрость. И про благоразумие. И про рассудительность. Эх!»

Но при этом понимала – не в мудрости и благоразумии дело, а в отсутствии фальши, именно поэтому ей и верили. Читательницы чувствовали, что она одна из них. Как и они, эти милые женщины, она пылко и страстно любила и разводилась, рожала детей, страдала от непонимания, боролась с трудностями и болезнями. А если оказывалась погребенной под обломками, заваленной камнями, так, что невозможно дышать, то, обдирая ногти и локти, карабкалась, выбиралась из-под руин, поднималась и шла дальше. В общем, она была живая и понятная и никогда этого не скрывала. Ей было не стыдно рассказать от своих проблемах и жизненных перипетиях, не углубляясь, конечно, в подробности. Ее героини пытались справиться с бедами, и им это удавалось. Они принимали удары, переживали предательства, ломались, складывались пополам – казалось бы, всё, не подняться. Но нет, все они, эти женщины, тетеньки, как называла их Женя, сопротивлялись, отчаянно боролись и – воскресали. И жили дальше после страшных предательств, измен, потерь и болезней. Они справлялись с одиночеством, унижением, полнейшим отчаянием и неверием, со своими страхами. Они жили дальше, и в этом был главный посыл.

Итак, прочитав «дорогая и любимая Женечка», она усмехнулась по-доброму. Получается, автор письма воспринял ее как знакомого, понятного и близкого человека. Кроме приятного – ничего! Никакого раздражения, что вы, лишь благодарность. Только времени было катастрофически мало – ведь на откровенное, доверительное и искреннее письмо ответить отпиской нельзя – неприлично. Выходит, надо собраться, вникнуть в текст и уж тогда сочинить ответ. Здесь не отделаться банальным «иметь такого читателя большое писательское счастье, спасибо!».

Ну что же, однажды решила она, значит, это миссия, данная мне сверху. Нет, без пафоса! Просто вышло вот так. Со вздохом посмотрев на часы и собравшись с духом, Женя отвечала.

А в этом письме не было никаких истерик по поводу страшной судьбы, никаких стенаний «за что мне такое?». И ответа на вопрос «что делать?» и «как быть, как поступить» здесь у нее не спрашивали. И не делились страшным диагнозом, от которого холодело сердце и выступали слезы, бывало и такое.

«Спасибо за ваши книги, – писала читательница. – Они помогают в тяжелые минуты, поддерживают и дают надежду. Мы с вами – уж извините за нахальство – на многое смотрим одинаково. Словом, спасибо за единомыслие, всегда приятно встретить человека, близкого духом».

И случаев из жизни не было, лишь признание ее писательского труда и самые дорогие слова: «Вы так понятны и так созвучны нам, женщинам!» Ну и пожелания здоровья, хорошего настроения, творческих удач.

Было видно, что корреспондент – человек с тонким юмором, тактом и явно доброжелательный.

Конечно, Женя ответила: «Большое спасибо за теплые слова». И в ответ пожелала здоровья и душевного комфорта.

Ответила и забыла.

Следующее письмо пришло через пару месяцев. И снова все очень оптимистично, с хорошим юмором, с фотографией пегой белки на заснеженных перилах балкона.

Людмила – так звали новую знакомую – жила в Сибири, точнее, в Академгородке. Математик по образованию, когда-то она занимала важный пост, ныне же была пенсионеркой. Она с восторгом и нежностью описывала сибирскую зиму, голубоватый, сверкающий снег, хитрых и наглых белок, стучащих лапкой в окно балкона и требующих орешков. Лыжные прогулки по морозному зимнему лесу – белоснежному, сверкающему, хрустящему, удивляющему пугающей тишиной.

Вскоре выяснилось, что Людмила занимается танцами – не просто танцами, танго! А танго, знаете ли, целая философия, а не только движения и темперамент. На языке танго можно разговаривать, объясняться в любви, негодовать, прогонять и звать обратно.

Кроме танцевального кружка и лыжных прогулок новая знакомая много читала: «Женя, книги – главная радость в жизни!» И в этом они совпадали. Долгими зимними вечерами – «здесь у нас зима, Женечка, – главное время года!» – Людмила играла с соседкой в скраббл, изучала итальянский, регулярно ходила в бассейн, в театр и на концерты классической музыки – «раз в две недели это уж непременно, как “Отче наш”!» Она неплохо разбиралась в кинематографе и открыла для Жени много полезного. Словом, общаться с ней было не просто легко, а еще интересно и познавательно.