так что, когда этот ребенок улыбался, природа брала свое, и он выглядел нежным и сладким, как медовый персик.

Тем не менее ему понравились слова: «Славное имя и репутация — все абстрактно».

Раз так, значит, какая разница, как ему называть этого человека?

Поэтому Сюй Шуанлинь неспешно и с нарочитой ленцой произнес:

— Учитель.

Тихо шуршали листья мандаринового дерева, отбрасывая повсюду пестрые тени.

Поднялся ветер.

«И хватит с него! Пусть довольствуется этим, поклоны этому отцу-наставнику я отвешивать точно не собираюсь. И года не пройдет, как нужно будет искать следующего», — думал он тогда.

В то время Сюй Шуанлинь в самом деле полагал, что все будет как прежде, и этот день в его памяти останется, как один из самых обычных дней в его жизни.

Автору есть, что сказать:

песня Ло Фэнхуа (潭间落花三四点，岸上弦鸣一两声，弱冠年华最是好，轻蹄快马，看尽天涯花) адаптирована (самой Жоубао и в какой-то мере этим переводчиком) из стиха Мэн Цзяо (孟郊; 751 — 814) «После сдачи экзаменов»:

春风得意马蹄疾，一日看尽长安花

Ветер весенний удачу навеял, лошадь сбила копыта — все утро кругами столицу мерил, что вся цветами укрыта.

Глава 227. Гора Цзяо. Поговорим о прежних временах

В один миг пролетело несколько лет.

Два года спустя в погожий осенний день Сюй Шуанлинь лежал на крыше главного дворца Духовной школы Жуфэн, щурясь, смотрел на пылающее небо и крутил во рту соломинку «собачьего хвоста[227.1]».

Мало кто решался забираться так высоко, и изначально это было место, где он мог побыть один, но сейчас справа и слева от него сидели еще двое.

Первым был его старший брат Наньгун Лю, а вторым — не сильно отличавшийся от них по возрасту отец-наставник Ло.

Временами Сюй Шуанлинь чувствовал себя скалящим зубы диким зверем, не позволяющим никому вторгаться на свою территорию, поэтому сейчас ему даже себе было сложно объяснить, с каких пор и почему он решил взять этих двух людей с собой на крышу, чтобы вместе вот так сидеть без дела, наблюдая за облаками, низко кружащими стрекозами и летящим по ветру ивовым пухом.

— Лю-эр! Сюй-эр! Где вы?!

Снизу из галереи донесся взволнованный и немного раздраженный голос отца.

— Подумать только, каждый раз, когда я прошу их помочь подмести двор, они тут же улепетывают быстрее кроликов. Ох уж эти два шкодливых щенка[227.2]!

— Уф, — Наньгун Лю бесшумно выглянул из-за края карниза. Пара блестящих глаз проследила, как отец прошел мимо. Когда старый глава удалился на значительное расстояние, он поднял голову и весело рассмеялся, — ха-ха, ушел.

— Старик такой глупый, — самодовольно заявил Сюй Шуанлинь, лениво подтягивая ноги, после чего презрительно добавил, — все никак не поймет, что надо искать нас на крыше.

Однако Ло Фэнхуа все же встревожился:

— Разве для нас это будет не слишком… Ладно, так или иначе, давайте просто спустимся, чтобы глава не волновался.

— С нашими связями имеет ли смысл так переживать? Даже если небо упадет на землю, вдвоем мы его удержим, — Наньгун Лю скорчил рожицу. — Не о чем тут беспокоиться. А-Сюй, верно я говорю?

Сюй Шуанлинь не подтвердил и не опроверг его слова. Выплюнув травинку, он лениво потянулся и, сев прямо, потребовал:

— Дай мне тыквенные семечки.

Наньгун Лю отсыпал ему в руку большую часть тыквенных семечек из тех, что держал в руке, и Сюй Шуанлинь принялся их неторопливо щелкать. Прищурившись, он с нескрываемым весельем наблюдал за все еще обеспокоенным Ло Фэнхуа.

Сплюнув приклеившуюся к губе шелуху, он со смехом спросил:

— Учитель боится?

— Я просто чувствую, что это не очень хорошо…

— Что не очень хорошо? — перебил Сюй Шуанлинь. — Если старик обвинит тебя, я ему устрою[227.3].

Ло Фэнхуа: — …

Сюй Шуанлинь протянул руку Ло Фэнхуа:

— Дай мне мандарин.

— Но ты же их не любишь…

— Зануда Ло[227.4], так дашь или не дашь? Если не дашь, я схвачу тебя за ноги и сброшу вниз.

Его старший брат тут же перешел в режим подлизы[227.5]:

— А-Сюй, нельзя так злобно разговаривать с учителем.

— Ой, да какой он «учитель»? Все эти уважительные обращения исключительно для посторонних, — ответил Сюй Шуанлинь. — Какой учитель вместе с учениками станет тайком пробираться на крышу и щелкать семечки?

Смущенный его словами Ло Фэнхуа неосознанно опустил голову.

Сюй Шуанлиню нравилось видеть его таким. Всякий раз, при виде его растерянности и смущения, в нем просыпался садист, получающий наслаждение от унижения более слабого. Немного понаблюдав за Ло Фэнхуа, он вдруг оскалился в улыбке, обнажив ряд белых зубов.

— Братец-учитель[227.6], прав ли этот ученик?

Братец-учитель — идеальное обращение, которое в этот момент совершенно неожиданно пришло в голову Сюй Шуанлиню. Оно звучало почтительно, но интимно, ласково и вместе с тем насмешливо, видимо поэтому, услышав его, Ло Фэнхуа заметно занервничал и огорчился:

— Нет, не надо так меня называть.

— Обращение — всего лишь формальность. Это ведь твои собственные слова, братец-учитель.

Ло Фэнхуа: — …

Всласть подразнив его, Сюй Шуанлинь опять протянул руку и в приказном тоне снова настойчиво[227.7] потребовал:

— Мандарин.

— Тебе то нравится, то не нравится. Я принес только один для А-Лю.

Сюй Шуанлинь широко раскрыл глаза и пристально уставился, но не на Ло Фэнхуа: повернув голову, он буквально впился взглядом в своего старшего брата.

Пирожное, которое в этот момент Наньгун Лю засунул себе в рот, встало у него поперек горла. Сделав неопределенный жест рукой, он промямлил:

— Да ладно, я сегодня тоже не особо хочу мандарины. Учитель, просто отдай ему мой.

— Поделю пополам, — чуть подумав, ответил Ло Фэнхуа.

С этими словами он тщательно протер мандарин рукавом, быстро очистил его от кожуры и попытался честно и справедливо разломить на две половинки. Но в итоге все равно одна часть вышла поменьше, а вторая побольше.

Было заметно, что это немного расстроило Ло Фэнхуа.

Видимо, из-за благородной бедности и низкого социального статуса, его вечно огорчали такие вот ни на что не влияющие пустяки.

— Ах…

— Большую часть давай мне, — бесцеремонно заявил Сюй Шуанлинь, и без лишних разговоров[227.8] забрал выбранную часть мандарина, просто не оставив выбора желающему все решить по справедливости[227.9] Ло Фэнхуа. — А ему отдай меньшую.

— Тебе не следует постоянно притеснять своего