«Гуляя по юности» — хорошо звучит. Разве мы не исполненная воодушевления и боевого задора золотая молодежь[227.20], что прогуливает свою юность в богатстве и праздности?

Скрестив руки, Сюй Шуанлинь, холодно фыркнул:

— Повторив девять раз один свиток, ты так и не смог его запомнить. Если ты и представитель молодежи, то не золотой, а самой тупой.

— Ой, да ладно тебе, у каждого есть свои недостатки и свои достоинства, — Наньгун Лю сощурился в улыбке и неожиданно даже попытался возразить своему младшему брату. — Пусть Небеса одарили тебя гениальностью, но ведь и у меня может быть свой талант.

— …Ты слишком много выпил.

Ло Фэнхуа рассмеялся, и, подняв чарку, сказал:

— Я надеюсь, что вы на всю жизнь сохраните в сердцах этот свет юности и в будущем станете полагаться на свои достоинства, чтобы всегда оставаться благородными людьми.

Наньгун Лю захлопал в ладоши и попытался положить руку на плечо своего младшего брата, отчего Сюй Шуанлинь почувствовал себя неловко и тут же грубо его оттолкнул. Впрочем, Наньгун Лю не придал этому никакого значения и со смехом сказал:

— Раз уж Учитель заговорил в таком ключе, я вдруг вспомнил: пусть мы не можем запустить фонари по реке, но ведь нам ничего не мешает загадать желания. Давайте вместе загадаем по желанию!

У Сюй Шуанлиня дернулся уголок рта:

— Я считаю, что загадывать желания — это отвратительный обычай.

Но тут вмешался Ло Фэнхуа:

— Нужно записать на бумаге, а потом сжечь, тогда сбудется.

В конце концов, каждый записал свое желание. Нет смысла говорить, что было в записке Ло Фэнхуа, ведь он уже сказал это в своем тосте.

Наньгун Лю, который имел проблемы с обучением письму и скорочтению, любил зачитывать вслух то, что пишет:

— Хочу… вкусно кушать, иметь большой доход, жить в мире и согласии со всеми.

Сюй Шуанлинь писал буквально через тошноту, но острое неприятие в его душе смешивалось с каким-то необъяснимым сокровенным желанием.

Он был сыном младшей жены, и в его окружении было не так уж много людей, которые искренне проявляли интерес к нему.

Только после прихода Ло Фэнхуа у него появился товарищ и компаньон. Теперь он, Наньгун Лю и Учитель вместе постоянно веселились и развлекались, учились и совершенствовались.

Для него Ло Фэнхуа был не столько отцом-наставником, сколько первым в его жизни самым близким другом.

Теперь, когда у него был Ло Фэнхуа, он уже не так завидовал своему старшему брату, который при всей его никчемности имел высокий статус сына старшей жены и был центром всеобщего внимания. Теперь они с утра до ночи были вместе, и он смог увидеть, что Наньгун Лю и правда славный малый.

— А-Сюй, а что ты написал?

Сюй Шуанлинь не ответил и, быстро скомкав бумажку, бросил ее в огонь.

Охваченная жарким пламенем бумага с вложенным в нее страстным желанием его сердца ярко вспыхнула, отразившись в его глазах брызгами фейерверка.

— Ничего не написал. Чистый лист.

Ло Фэнхуа и Наньгун Лю были настолько разочарованы, что, казалось, у них даже испортилось настроение.

Сюй Шуанлинь широко улыбнулся, обнажив свои острые клычки. Его ехидная улыбка была приторно слащавой и самодовольной, как и всегда, когда ему удавалось разыграть других людей.

«Я обманул вас.

На том сожженном комке бумаги красивым и разборчивым почерком, аккуратно, серьезно и от всего сердца, я написал…

Хочу, чтобы Ло Фэнхуа, Наньгун Сюй и Наньгун Лю всю жизнь оставались близкими друзьями, ели один мандарин на троих, разделяли сладости и крышу, вместе взбираясь все выше.

С юных лет и до седых волос».

Глава 228. Гора Цзяо. Все пошло прахом

На Платформе Призыва Души Духовной школы Жуфэн, глядя на то, как в сумерках рассеиваются золотые нити света, Сюй Шуанлинь внезапно почувствовал себя скомканной бумагой, что в тот год на Праздник Фонарей бросил в жаровню.

В один миг все сгорело дотла, и лишь маленькая искра спустя годы продолжала прожигать его изнутри.

Хочу, чтобы Ло Фэнхуа, Наньгун Сюй и Наньгун Лю…

Всю жизнь оставались близкими друзьями.

Наньгун Сюй давно уже исчез из мира людей. Сейчас здесь стоит Сюй Шуанлинь — выползший из глубин Преисподней безумный демон, вернувшийся в этот мир, чтобы забрать жизни всех этих высоконравственных людей чести.

Нет больше Наньгун Сюя.

Подобно своему имени[228.1], он, поднимаясь и падая, долго парил по жизни, чтобы в конце погрузиться в небытие между землей и небесами.

Спустя годы горы времени стирают в песок даже кости.

Что уж говорить о маленькой сережке ивового пуха[228.2].

Спустя столько лет стала дряхлой ива, клен засох и лишь гонимый ветром пух бесцельно слонялся по миру[228.3]. Исчерпав себя до конца, на краю света он смотрел не на цветы, а на заполненные кровью горные долины и небо, что накрыла тьма ненависти.

Но почему, даже сам того не желая, он приложил все силы, чтобы передать и воплотить в Е Ванси все те вещи, которым безуспешно пытался научить его Ло Фэнхуа? Почему, увидев истинно честного и благородного человека, он не смог вырвать из сердца сострадание и до конца остаться безжалостным негодяем?

Почему…

Почему он все еще может плакать?

Преклонив колени на Платформе Призыва Души, Сюй Шуанлинь, наконец, срывая голос, завыл. Он нежно гладил остатки угасшего духовного ядра Ло Фэнхуа, и слезы градом катились вниз по изуродованному лицу. Под конец его раздирающий легкие вопль перешел в глухой булькающий звук, словно глотка до краев наполнилась кровью.

— Учитель… Ло Фэнхуа…

Его разум был полон хитроумных планов, сердце пропитано безумием, злобой и извращенным страстным желанием. Он положил на это всю свою жизнь.

И теперь все насмарку?

Он вспомнил, как после несправедливого судейства в Линшане его сердце переполнилось негодованием, и в конечном итоге это привело к тому, что в дальнейшем, когда отец захотел передать место главы Наньгун Лю, в нем родилось неповиновение и ярость узурпатора.

____________________

Он до сих пор помнил недоверие на испещренном морщинами смертельно бледном лице больного отца и его обращенный на него пристальный взгляд.

— Место главы должно быть моим, — так, убеждая себя и его, он постепенно все сильнее сжимал руки на старческом горле. Его глаза вспыхнули холодной решимостью и злостью. — Отец ведь не хочет разрушить столетнее наследие Духовной школы Жуфэн, так что, само собой, я сам возьму то, что мое по