носилась с девственностью до такой степени, что некоторые богословы на полном серьезе заявляли, что в Царствие небесное войдут только сохранившие целомудрие (речь шла и о мужчинах, и о женщинах). Поэтому она долгое время и заключением браков не занималась, считая это атавизмом, который постепенно себя изживет и все добрые христиане станут хранить девственность.

Постепенно несостоятельность этих идей стала понятна всем, кроме самых узколобых фанатиков – как минимум потому что никому не хотелось, чтобы добрые христиане вымерли сами собой, не имея возможности размножаться. Церковь взяла вопросы брака, семьи и добродетели в свои руки, провозгласила моногамность, нерасторжимость брака и обязательную супружескую верность. Но сверхтрепетное отношение к женской добродетели все-таки сохранилось.

Неудивительно, что первые, еще раннехристианские дискуссии по вопросу сексуального насилия касались именно девственниц. Страстно верующие юные девы давали обет безбрачия и уходили в монастыри, чтобы пылко молиться Христу, считать себя его невестами и верить во встречу там, на небесах. Для них насилие являлось концом их мира, теряя девственность, они теряли все, ради чего жили.

Греческий теолог IV века Евсевий Эмесский[79] включил в свою книгу, очень повлиявшую на общественное мнение, три поучительных рассказа о девственницах. В двух из них героини покончили с собой, чтобы избежать изнасилования, а третья, Феодора, бежала из тюрьмы, обменявшись одеждой с единоверцем-христианином, который пробрался в ее камеру, чтобы спасти ее жизнь и целомудрие, потому что ей тоже угрожала не только смерть, но и насилие. Они представлены как прекрасные примеры истинно благородных и религиозных женщин, которые скорее умрут от своей собственной руки, чем потеряют девственность. Причем акцент именно такой – ужас изнасилования в этих поучительных историях Евсевия Эмесского и других авторов заключается не в жестокости или возмутительности нападения, а в том факте, что оно делает тела девственниц ущербным товаром, более не пригодным для небесной жертвы.

Поскольку спокойных времен в истории человечества почти не бывало, риск оказаться перед таким выбором был вполне реальным для любой девушки, особенно в позднеантичный и раннесредневековый периоды: набеги варваров и викингов, разбойничьи нападения, гражданские войны создавали такие условия, в которых насилию, бывало, подвергались даже принцессы. Поэтому неудивительно, что отцы церкви долго продолжали спорить, согрешит ли девственница, совершив самоубийство при таких обстоятельствах, ведь потеря целомудрия для нее – все равно что измена небесному жениху, а значит, еще больший грех. Раннехристианские богословы в основном стояли за то, что их вера и жертва достаточно велики, чтобы самоубийство не являлось преступлением. Но уже Блаженный Августин стал возражать против такого подхода и заявил, что бегство от греха не является достаточным мотивом для самоубийства, потому что душевная чистота важнее телесной.

Не тем свято тело, что не повреждены члены его, и не тем, что не загрязнены они никакими прикосновениями. Они могут подвергаться насильственным повреждениям в разных случаях; а бывает, что и врачи, стараясь восстановить здоровье, делают над нами такое, что кажется на первый взгляд ужасным. Повивальная бабка, производя рукою исследование невинности одной девицы, по злому ли умыслу, или по невежеству, или по случайности, уничтожила во время осмотра целость ее. Не думаю, чтобы кто-нибудь был настолько глуп, что подумал бы, будто девица потеряла что-нибудь даже в смысле святости самого тела, хотя целость известного члена и была погублена. Поэтому, пока остается неизменным душевный обет, благодаря которому получило освящение и тело, насилие чужого сладострастия и у самого тела не отнимает святости, которую сохраняет твердая решимость воздержания… Поэтому женщина, безо всякого со своей стороны соизволения насильственно схваченная и обращенная в орудие чужого греха, не имеет в себе ничего, что могла бы наказывать добровольною смертью. А еще менее имеет это прежде, чем такое с нею случится; в последнем случае она совершила бы верное человекоубийство в то время, когда злодейство, притом чужое, еще оставалось под сомнением.

Блаженный Аврелий Августин. «О граде Божьем»

Я не зря так подробно останавливаюсь на этих теоретических спорах касательно девственниц. Вся судебная практика Средневековья показывает, что этот вопрос так и продолжал оставаться определяющим. Попросту говоря, к изнасилованию относились по-настоящему серьезно, только если дело касалось девственниц. Когда на сексуальное насилие жаловались замужние женщины и вдовы, судя по всему, суд присяжных считал, что они дурью маются, это дело церковного суда, и в основном интересовался сопутствующими обстоятельствами, например избиением или другим нанесением вреда здоровью.

Тяжкие преступления: изнасилование в высокое Средневековье

Перехожу от теории к практике – в англосаксонской Англии такого понятия, как «изнасилование», в законах долгое время даже не существовало. Было наказание за насильственное похищение девушки (как обычно, караемое штрафом), но о сексуальном насилии не упоминалось. Только во времена правления Альфреда Великого наконец-то появилось юридическое понятие изнасилования и в законах появилось «нападение на женщину с целью совершения полового акта». Причем наказание за него сразу же было очень жестокое – смерть и расчленение. Заодно, кстати, в законах появилось и довольно неожиданное для Средневековья преступление, так сказать, сексуальные домогательства – «похотливые прикосновения к женскому телу». Но за них, естественно, карали не так тяжко, как за изнасилование.

Вильгельм Завоеватель, как я уже писала, не одобрял смертную казнь и предпочитал увечья. Так и наказанием за изнасилование стало лишение преступника глаз и яичек. Как пояснял судья Брактон, «…преступник должен был потерять свои глаза, которые давали ему возможность видеть красоту девушки, из-за которой он желал ее… и яички, которые возбуждали его горячую похоть».

Казнь Эмериго Марселя. Миниатюра. XV век

Что касается процедуры, то Ранульф Гланвильский, главный судья при дворе Генриха II, составивший в 1187 году первый сборник англо-нормандского права, писал: «Женщина, которая пострадала таким образом, должна пойти, сразу после того как дело сделано, в ближайшую деревню и там показать заслуживающим доверия мужчинам нанесенный ей вред, а также любое кровотечение, которое может быть, и любые разрывы ее одежды. Затем она должна сделать то же самое с главой сотни. После этого она должна публично заявить об этом в ближайшем окружном суде».

И вот здесь надо отметить один важный и любопытный момент… Закон формально был на стороне женщины. Она должна была составить иск по всем правилам и подать его в королевский суд. Если же она не подавала иск, дело все равно рассматривалось, но уже по инициативе короны. То есть после заявления об изнасиловании и засвидетельствования его местными властями, подозреваемого судили, даже если жертва не являлась в суд и не