раздался звонок в дверь. Это приехал портретист, сэр Лоуренс Гоуинг. Он так сильно заикался, что Ольга не понимала ни слова, и это страшно ее расстраивало. Я помог Гоуингу перетащить наверх его вещи, и, увидев приготовления миссис Райлендс, он сказал: «Я сам выбираю композицию портретов! Реально! Эта Джейн Райлендс – всего лишь менеджер!» После этого я покинул дом.

Когда ранним вечером я вернулся, Гоуинг уже ушел. Он значительно продвинулся в работе над портретом, но поместил Ольгу в другой угол комнаты и полностью проигнорировал инструкции Джейн. Ольга была окружена на портрете не предметами, подобранными Джейн, а моими пожитками, включая чемодан и паспорт. Часть моей росписи тоже стала фрагментом портрета – она обрамляла голову Ольги.

В тот вечер Ольга организовала мое присутствие на одном званом вечере, но я не мог добраться до своей одежды, не нарушив расстановку предметов, сделанную Гоуингом, и Ольга одолжила мне черный бархатный пиджак Паунда. Я как раз собирался уходить, когда пришла миссис Райлендс, чтобы посмотреть, как продвигается работа над портретом. Увидев, что происходит, она буквально вышла из себя. «Я же сказала ему, где следует рисовать Ольгу, и она должна быть изображена именно там!» Она обернулась и обратилась ко мне, как к союзнику, а не как к нежелательной персоне, продолжив: «Когда Гоуинг вернется, скажите ему, что, если он хочет сохранить заказ, то пусть не своевольничает, а рисует Ольгу в указанном мной месте в окружении выбранных мной предметов». Она говорила так, потому что именно она сделала заказ и собиралась сама его оплатить.

Гоуинг оставил выбранное им место, но удовлетворил миссис Райлендс, согласившись включить в композицию гипсовые слепки лиц Эзры и Ольги на переднем плане. При этом Гоуинг, однако, пожаловался, что теперь ему придется написать три портрета по цене одного. Нельзя сказать, что он и миссис Райлендс расстались друзьями.

Когда портрет был готов, миссис Райлендс устроила торжественный обед в «Гритти», где портрет был представлен зрителям. Ольга никогда не выражала своего отношения к портрету, но каждый раз, глядя на него, разражалась смехом.

Как раз в это время – в середине восьмидесятых – у Ольги начались провалы в памяти. Ей тогда только перевалило за девяносто, и она начала терять нить разговора, не могла найти вещи и забывала о назначенных встречах.

Джеймс Вильгельм, профессор английского языка в Ратгерском университете и автор книг «Американские корни Эзры Паунда» и «Данте и Паунд», разговаривал с Ольгой на праздновании столетия Паунда в Университете штата Мэн в 1985 году. Уже тогда он отметил признаки забывчивости. На следующий год, во время своего приезда в Венецию, он навестил Ольгу в «Тайном гнезде» и пригласил ее на обед.

– Перед выходом, – рассказывал мне Вильгельм, – мы с Ольгой сидели в гостиной и беседовали. Она сказала мне, что на четвертом этаже живут ее гости, молодой поэт и его подруга, и что сейчас они спят, и поэтому, к сожалению, она не сможет показать мне четвертый этаж, где обычно работал Паунд. Мы продолжали разговор, когда я услышал наверху какой-то шум и сказал Ольге: «Я слышу наверху шаги. Должно быть, эти люди проснулись».

Ольга вдруг прищурилась и наклонилась ко мне: «Кто эти люди там наверху?»

Я сказал: «Ольга, я не знаю, но вы же сами сказали, что это молодой поэт и его подруга».

Она залепетала: «Да… да… но… кто… эта девушка?!»

Я снова ответил, что не знаю.

Она откинулась на спинку стула. «Я хочу, чтобы они ушли!»

Я понимал, что она отнюдь не имела это в виду, она любила, когда ее окружали люди; но я увидел явные, несомненные признаки тяжелой потери памяти.

Я сказал Ольге, что собираюсь на неделю в Болонью, и пообещал навестить ее по возвращении в Венецию. Но когда я позвонил Ольге, мне ответила какая-то незнакомая женщина, кажется, связанная с музеем Гуггенхайма. Она сказала, что Ольга больна и никого не принимает.

Позже Вильгельм в тех же подробностях описал свои встречи с Ольгой в научном журнале, посвященном Эзре Паунду и его творчеству. Журнал назывался «Paideuma» [36].

Как раз в то время Ольга стала упоминать в разговорах с друзьями фонд Эзры Паунда, впрочем, весьма смутно и не вдаваясь в особые детали. Было ясно, что за кулисами действовала Джейн Райлендс.

– Миссис Райлендс и Ольга все время говорили о фонде, – рассказывал Винсент Купер. – У Ольги были огромные стопки писем и документов, и это сильно ее тяготило. К ней с важными визитами являлись издатели, адвокаты и другие люди, а когда они уходили, она спрашивала меня, кто это такие. Думаю, любому человеку было рискованно иметь серьезные дела с Ольгой. Она была полна энтузиазма, но стала очень забывчивой и легко терялась.

Джеймс Вильгельм говорил, якобы «многие в Венеции подозревали, что кто-то может использовать престарелую Ольгу в своих неблаговидных целях».

Кристофер Кули, друг Ольги и Паунда, очень хорошо знал их библиотеку, так как в начале семидесятых составил ее каталог. Кули жил в доме на Рио-Сан-Тровазо. Мы разговаривали в его саду.

– Когда Ольга сказала мне об учреждении фонда Паунда, – вспоминал Кули, – я ответил ей: «Надеюсь, вы не подписывали никаких документов, относящихся к фонду, без предварительных консультаций с членами вашей семьи». Однако Ольга имела весьма смутные представления о таких формальностях – она не могла с уверенностью вспомнить, подписывала она что-нибудь или нет. Она спросила, не хочу ли я войти в комитет учредителей фонда, и я ответил, что мне нелегко принять такое решение. Я сказал: «Видите ли, Ольга, если дом станет местом постоянного паломничества приезжающих ученых, то могут появиться самые разнообразные издержки. Фонду придется изыскивать деньги на их оплату. Все это будет сопряжено с многими сложностями». Короче, я вежливо отказался.

Когда я в следующий раз увиделся с Джейн – это было на вечере в палаццо Брандолини, – то попросил ее рассказать мне о фонде. Она, сияя белозубой улыбкой, ответила: «Я просто помогаю престарелой леди делать то, что она хочет».

Но я, проявив настойчивость, спросил, кто именно входит в комитет учредителей, чувствуя себя вправе задать этот вопрос, так как сама Ольга пригласила меня войти в комитет. Джейн сразу ощетинилась: «Это не ваше дело!» – огрызнулась она и вышла из комнаты. Такое поведение показалось мне возмутительным; немного позднее я подошел к ней со словами: «Ваша последняя фраза очень многое сказала мне об этом фонде».

Потом произошло нечто из ряда вон выходящее – документы исчезли. На первом этаже в доме Ольги стояло несколько огромных сундуков, набитых бумагами. Однажды, на Рождество, Джейн убрала сундуки с первого этажа, объясняя это желанием освободить место для Ольги и уберечь