Как вспоминала Мэри, «дом был пропитан напряжением и ненавистью».

Паунд начал дважды в месяц ездить в Рим, откуда вел на итальянском радио профашистские передачи, за что в 1943 году был обвинен правительством Соединенных Штатов в государственной измене. В самом конце войны он был арестован в Рапалло. Шесть месяцев его держали в клетке в лагере для интернированных в Пизе, а затем доставили в Америку. Под влиянием друзей-литераторов Паунда министерство юстиции согласилось признать невозможность привлечения его к суду в связи с душевным заболеванием, и он был направлен в вашингтонскую больницу Святой Елизаветы, где принудительно содержали психически больных преступников. В течение всех тринадцати лет заключения Паунда Ольга регулярно писала ему письма, но так и не получила права на посещения. Эта привилегия имелась только у Дороти, его законной супруги. Когда в 1958 году все обвинения против Паунда были сняты, его освободили, передав на попечение Дороти. Паунд был официально лишен дееспособности, а Дороти официально объявили его опекуном.

Дороти и Паунд поселились у Мэри в Южном Тироле, в Брунненбурге, средневековом замке, который Мэри и ее муж, египтолог Борис де Рахевильц, купили, восстановили и реставрировали, ибо в момент покупки он фактически представлял собой груду развалин. В течение следующих двух лет Паунды жили у четы де Рахевильц. В 1961 году, больной, раздавленный тяжелой депрессией Паунд изъявил желание перейти под опеку Ольги. Последние одиннадцать лет жизни он провел с Ольгой в доме 252 на Калле-Кверини, где окончательно обвил себя коконом молчания.

Невзирая на упорный отказ Паунда говорить, легионы ученых, преданных адептов и просто любопытствующих стремились получить у него аудиенцию. Достойных побывать в «Тайном гнезде» отбирала Ольга. Она просто просила каждого просителя прочесть на память хотя бы одну строку любого из тысяч написанных Эзрой Паундом стихотворений, и многие не могли этого сделать.

Пробыв тридцать пять лет «другой женщиной», не имея никаких законных прав, Ольга теперь не должна была делить Паунда с Дороти. Ольга оставалась с ним в самые опасные и безнадежные времена, и он был ей за это безмерно благодарен. «В одном мизинце Ольги, – говорил он, – больше мужества, чем во всем моем никчемном бренном теле. Она сохраняла мне жизнь десять лет, за что никто не станет ее благодарить». Паунд умер в 1972 году, и прах его упокоился на кладбищенском острове Сан-Микеле. Ольга присоединилась к нему спустя двадцать четыре года. (Дороти умерла через год после Паунда и была похоронена в Англии, в своем семейном склепе.)

В 1966 году Паунд сочинил поэтическую хвалу Ольге, которую намеревался поместить в конце последней «Песни», когда бы она ни была написана в оставшееся для него время:

     That her acts         Olga’s acts                  оf beauty         be remembered.Her name was Courage& is written Olga [35].

Двадцать лет, прошедших после смерти Паунда, Ольга жила одна в «Тайном гнезде». Ученые, газетчики и друзья никогда не оставляли ее своим вниманием, и она привечала многих из них, угощала чаем, вовлекала в оживленные разговоры, заканчивая почти каждое свое утверждение словом «Capito?» – «Понятно?». Свою единственную миссию она видела в поддержании огня вечной памяти об Эзре Паунде и в его защите от обвинения в фашизме и антисемитизме, и это была нелегкая задача, учитывая его выступления по радио с апологией Муссолини и тот антисемитский бред, который он нес в своих письмах.

Несмотря на почтенный возраст, Ольга была преисполнена решимости жить в Венеции, даже если это сулило ей одиночество. Превыше всего она ценила свою независимость. Мэри, жившая в трех часах пути, в Южном Тироле, испытала поэтому невероятное облегчение, когда Филипп и Джейн Райлендс подружились с Ольгой и проявили большую заинтересованность в ее благополучии. Они были молоды, блистательны, влиятельны и – что казалось очевидным – респектабельны. Их связь с Собранием Гуггенхайм, находившимся буквально по соседству от Калле-Кверини, удваивала их привлекательность в глазах Мэри.

Джейн и Филипп Райлендс души не чаяли в Ольге. Они посещали ее ежедневно, возили на обеды, приглашали на вечера, делали для нее покупки, заботились о бытовых мелочах и обеспечивали ее едой. В 1983 году Джейн организовала в отеле «Гритти» семинар на тему: «Эзра Паунд в Италии», где выступили три члена «другой семьи Паунда»: Ольга, Мэри и сын Мэри Вальтер. Через два года Джейн организовала – тоже в «Гритти» – гала-концерт по случаю девяностого дня рождения Ольги.

Казалось, Джейн и Филипп Райлендс были готовы сделать для Ольги решительно что угодно. Зимой они покупали дрова у Гуггенхайм; после наводнения они очистили пол первого этажа дома. Если возникала проблема – протечка, засор канализации, расплавление предохранителя, – Ольга знала, что может рассчитывать на Джейн Райлендс, которая быстро и умело справится с любой неприятностью. Со временем, однако, появились признаки постепенного превращения заботы Джейн Райлендс в контроль.

В 1986 году Ольга предложила молодому американскому художнику Винсенту Куперу стол и кров в доме 252 по Калле-Кверини в обмен на роспись арок и колонн первого этажа в стиле тромплей. Ольга хотела, чтобы стены выглядели так же, как до войны, когда она жила в доме с Паундом. Роспись была смыта после конфискации дома. Куперу предстояло жить на верхнем этаже, где прежде был кабинет Паунда и спальня маленькой Мэри.

– В то утро, когда я приехал, – рассказал мне Купер, – в дом явилась миссис Райлендс и, громко топая, поднялась ко мне наверх и очень ясно дала мне понять, что для нее мой приезд нежелателен. Она подошла ко мне, скрестив руки на груди, и, глядя мне прямо в глаза, сказала, что я приехал в дом крупнейшего литератора двадцатого века. «В доме находятся очень важные и ценные предметы, – пояснила она, – и, если что-нибудь пропадет, то обвинят в этом вас… а я не думаю, что вам это надо».

Далее она сказала мне, что договорилась о написании портрета Ольги именно в этой комнате, «одним выдающимся лондонским художником, который приедет очень скоро». Она принялась перетаскивать на четвертый этаж разнообразные вещи: книги, скульптуры, предметы, – и расставлять их как фон для портрета Ольги. Она посоветовала мне съехать, но не говорить об этом хозяйке, потому что та непременно попросит меня остаться.

Когда миссис Райлендс ушла, я спустился вниз и сказал Ольге, что уезжаю, поскольку миссис Райлендс не хочет, чтобы я находился в доме. «Вы этого не сделаете! – закричала Ольга. – Это мой дом, и это я пригласила вас сюда! Как смеет Джейн Райлендс что-то вам приказывать! Кроме того, я не хочу никакого моего портрета!» Она настояла, чтобы я остался, закончил настенные росписи и в любом случае находился здесь, «пока какой-то незнакомец будет писать портрет».

Потом