Едва Григорий Иванович забрался в вагон, заездил ногами по тряпке, сбивая с них снег, как следом за ним, перемахнув все ступеньки сразу, заскочил краснощекий боец в длинной кавалерийской шинели с синими стрелами на груди, в суконном буденновском шлеме.

– Товарищ Котовский! – громко прокричал он в спину Григорию Ивановичу. – Это вы?

На фамилию «Котовский» обратили внимание все, кто находился в вагоне, ухажер Оли Шакиной, прячущий за пазухой монекуляр, даже икнул от удивления и втянул голову в плечи: тягаться с этим человеком он не очень хотел бы…

Шакина с интересом посмотрела на комбрига, улыбнулась чему-то своему.

– Товарищ Котовский, как хорошо, что вы приехали в Брянск! – заторопился тем временем боец, боясь, что не сможет сказать то, что должен сказать. – Из нашей бригады здесь целая группа застряла…

– Большая группа?

– Человек двадцать. На излечении в Царском Селе находились, а сейчас… сейчас вот – выздоровели, – боец не удержался, развел руки в стороны, будто поймал большую рыбу.

– Двадцать человек и в наш вагон вместятся, – проговорил Котовский, прикидывая, как разместить людей в старом товарном пульмане, который от щедрот душевных выделил ему брянский комендант. Григорий Иванович повысил голос: – Внимание! Слушайте все сюда!

Врачи притихли. Все-таки они были еще совсем молоды, вчерашние дети, и глаза у них блестели восторженно, как у детей. А чему восторгаться-то? Подумаешь, Котовского увидели!

– Железная дорога забита катастрофически, – сказал он, встретился взглядом с Шакиной, – в поезде, который идет сюда, нет мест. Нет не только сидячих или стоячих, нет мест даже висячих.

Врачи, услышав эту фразу, не сдержали улыбок – смешно им показалось.

– На поезда, которые идут на юг через Брянск, нам не устроиться, поэтому договорились, что один вагон нам дадут прямо здесь, на станции. Только вагон этот нам надо будет привести в порядок и натопить. На все про все у нас есть, – Котовский вытащил из кармана луковицу часов, привязанную к затейливо свитой серебряной цепочке, щелкнул крышкой, – у нас есть одиннадцать часов тридцать шесть минут. Успеем?

– Конечно! – хором выкрикнули врачи.

– Надо успеть, – назидательно произнес Котовский и сунул часы в карман.

Вагон, приспособленный для перевозок людей в условиях войны, – в нем даже буржуйка имелась, – стоял в тупике рядом с тремя другими такими же вагонами, которые охранял часовой, притопывающий от холода валенками.

Первым делом затопили печку-буржуйку, комендант для этого даже свои дрова выделил (впрочем, в окружении дремучих лесов – это не редкость, дровами брянский люд мог обеспечить всю Россию), огонь затрещал, залопотал, заухал в печке, разом делая старый вагон обжитым…

Теперь надо было сделать второе цело – отмыть заскорузлое нутро пульмана, обиходить вагон. За это взялись котовцы. Собственно, помывочную бригаду возглавила Оля Шакина. А Котовскому тем временем сделалось хуже – все-таки он еще не одолел болезнь, порою она брала верх.

Шакина первой заметила, как побледнел комбриг, под скулами проступили серые тени, взяла его за руку.

– Григорий Иванович, давайте-ка на свежий воздух, вам надо дыхание выровнять.

Котовский подчинился послушно, на улице покорно уселся на прочную корзину, набитую перевязочными материалами, которые врачи везли с собой.

– Я тут ничего не раздавлю? – спросил он сипло, с опаской.

– Не тревожьтесь, – успокоила его Шакина, – эта корзина не такие нагрузки выдерживала.

Комбриг кивнул, закрыл глаза. Ему действительно надо было хотя бы немного перевести дух, и тогда он, несмотря на болезнь, снова будет стоять на ногах, сможет работать, и нары, если понадобится, сумеет для пульмана сколотить, и пол подправить, и дров для буржуйки наколоть, но болезнь брала свое, требовала дань.

Через мгновение он погрузился в вязкую подвижную темноту, увидел какие-то строения под высокими деревьями, гладь воды, пацанов, прыгающих в нее с плоского, покрытого выгоревшей травой берега.

Это были Ганчешты – село его детства, среди колготящихся ребятишек находился и он, Гришка Котовский, сын механика винного завода, представитель «верхнеуличных» – по названию улицы, на которой стоял дом Ивана Николаевича Котовского, Гришкиного отца.

Знакомые хаты, пирамидальные тополя, яблони за плетнями, солнце, вольно плывущее по небу… Господи, как давно это было и как быстро прошло, словно бы детства в жизни Котовского не существовало вообще.

А оно существовало, колготились ребятишки много, дрались стенка на стенку, – то верхнеуличные побеждали заводских, то заводские верхнеуличных – всякое, в общем, случалось. И скулы сворачивали друг дружке набок, и носы разбивали, и под глазами такие фонари ставили, что в темноте можно было без всякого огня передвигаться.

А вода – это сельский пруд, который принадлежал князю Манук-бею, – в серой глубокой воде его водились полупудовые карпы; в пруду утонул старший брат Григория Ивановича Коля. Спасти его не удалось, а вот в другой раз, когда один из пацанов во время драки улетел в пруд и стал там тонуть, истошно орущего бедолагу спас Гриша Котовский – он прыгнул в воду и проворно, очень ловко выволок на берег. Котовский и ныне помнит его имя – Фиша Кройтер.

Где он сейчас находится, этот недотепистый Фишка? И жив ли? Котовский зашевелился, сидя на корзине и с сожалением расставаясь с солнцем, только что бившим ему в глаза. Ольга Шакина притронулась рукой к плечу комбрига.

А Котовский уже очнулся совсем, открыл глаза и вместо безмятежной южной зелени увидел старые заиндевелые вагоны, похожие на доисторические чудища, покрытые ржавью рельсы запасного пути и серый, жестко стреляющий холодом снег. Начало подмораживать, наваливающаяся на землю ночь будет студеной. Котовский зашевелился и приподнялся с корзины.

К нему кинулась Ольга Шакина.

– Григорий Иванович, вам нельзя вставать – вы больны.

– Ну, не так уж я и болен, Оля, чтобы с меня сдувать пылинки. Я – шкаф здоровый. Смотрите…

Под курткой у Котовского был одет модный по той поре френч с накладными карманами и длинными узкими петлицами, нашитыми на воротник. Оля этот френч видела – хорош был военный костюмчик, вызывал уважение.

Петлицы не имели знаков отличия, хотя френч был командирский, причем такую форму носили только командиры высшего звена.

– Григорий Иванович, вы будете здоровый, когда болезнь отступит, а сейчас вы нездоровый…

– Нездоровый – значит, слабый?

Он прямо-таки нарывался на комплимент, комбриг Котовский, но Оля Шакина не доставила ему такого удовольствия.

– Слабый вы, – сказала она, – даже очень… Вам, Григорий Иванович, надо подняться в вагон и лечь на нары. Лежать и глотать микстуры и порошки в большом количестве, пока не станете здоровым.

– Смотрите, – еще раз произнес Котовский и сдвинул с себя меховой борт куртки. Оля увидела ткань френча – дорогую, качественную, явно английского производства: сработали ее где-нибудь в Манчестере, дымном и шумном, а потом перебросили в далекую Россию.

Котовский освободил руку и, сжав пальцы в кулак, поводил своим тяжелым, как кузнечный молот кулачиной из стороны в сторону, произнес в третий раз:

– Смотрите!

Сделал резкое движение, вскидывая руку и прижимая