– Тама! – струсивший Майорчик ткнул пальцем себе за спину, в глубину вагона.

– Зови! – велел Урсулов.

Майорчик побрякал саблей, неумело разворачиваясь вместе с ней в тамбуре, сбил со стенки какой-то железный штырь, крякнул досадливо, словно самогон проглотил вместе со стаканом (стакан было жалко) и исчез в вагоне.

– Мишка! – послышался его острый, способный пронзительностью своей прорезать в деревянных боках загона дырки. – А, Мишка!

– Шо? – донесся из другого конца вагона голос командира, кажется, он сидел на толчке в глубоком раздумье – размышлял о неведомых путях мировой революции и о том, как бы ее перебросить из Одессы в Рио-де-Жанейро.

– Тебя кличут, – сообщил ему начальник штаба.

– Хто?

– Не знаю. Какой-то дядька с саблей.

– Пусть подождет!

Выбрался Мишка Япончик из гальюна минут через двадцать – сидел на толчке долго, даже голова заболела и в ушах начало звенеть, но решения, как перевезти революцию по океану из Одессы в Рио-де-Жанейро так и не нашел. Застегнул штаны, проверил ширинку – не выскочит ли чего из нее, – и неторопливо двинулся по коридору в тамбур, где, разогретый подначками командира эскадрона, совершал плясовые па начальник штаба.

– Ну шо? – лениво поинтересовался Япончик.

– Да вот, – Зайдер ткнул дрожащими пальцами в сторону всадников, оккупировавших перрон. – Кличуть.

– Кличуть, – хмыкнул Япончик насмешливо. – Меня многие кличут, да немногие находят. – Выглянул из двери вагона. – Що надо?

– А вот тебя, голубь лазоревый, нам и надо, – сказал ему Урсулов, – спускайся-ка!

Япончик еще раз проверил ширинку – не распахнулась ли? – поколебался немного и спустился на одну ступеньку вниз, делать следующий шаг, чтобы встать на перрон, не стал: что-то удержало его. Под сердцем словно бы образовался холодный воздушный пузырь, обжег все внутри.

– Спускайся, не боись, – сказал ему командир эскадрона, сделал приглашающий жест рукой.

– У меня, ежели что, пулеметы есть, – сказал Япончик и сглотнул противную липкую слюну, внезапно возникшую во рту.

Урсулов знал, что никаких пулеметов у Япончика нет, – все оставлено в окопах, отдано на откуп петлюровцам, и только за одно это Япончика можно было расстреливать.

Если честно, кто такой Мишка Япончик, Урсулов не знал совершенно и, надо полагать, был счастлив в своем неведении, он даже в докладной записке на имя окружного комиссара Одессы по военным делам называл Мишку Япончика Митькой Японцем и расписывал его совсем иными словами, чем некоторые нынешние историки.

Урсулов соскочил с коня, повод кинул одному из бойцов, сопровождавших его, встал около ступенек вагона и, ухмыляясь весело, ткнул пальцем себе под ноги:

– Спускайся, командир, не дрейфь! Двум смертям не бывать, а одной не миновать… Но приказа такого пока нет.

Япончик поводил плечами – неуютно ему стало, да и слова, которые командир эскадрона выплюнул изо рта, словно подсолнечную шелуху, были неприятны.

– Спускайся, Японец, – ровным спокойным голосом приказал Урсулов, указательным пальцем правой руки резко ткнул себе под ноги, в землю. – И сдай свой маузер во избежание неприятностей.

– Сдать оружие? – голос у Япончика сделался испуганным, повысился, наполнился трескучими нотками, будто стакан, который подставили под струю вина, черные волосы на голове вздыбились. – Нет-нет!

Командир эскадрона ухватил его за сапог.

– Не дури! Сдай маузер, не то хуже будет.

Япончик выдернул сапог, хотел было дать деру в вагон, но понял, что от этого только хуже будет, и спрыгнул на перрон.

– Я командир полка, а ты кто такой? – грудь у Мишки вздыбилась. – Разве ты имеешь право отнимать личное оружие у командира полка?

– Имею. Еще как имею, – Урсулов вновь сделал выразительное движение пальцем вниз. – Вытаскивай маузер из кобуры.

– Не имеешь права!

– Имею. Я – уездный военный комиссар.

– А мне плевать! Хоть трижды военный комиссар… И не только уезда, но и всей Одессы.

– Если не сдашь маузер – велю разоружить. И не только тебя лично, но и оба поезда, – вид у Урсулова был решительным, лицо потемнело, губы подобрались, сделались тонкими, злыми.

– А хо-хо не хо-хо?

– Не хо-хо, – сказал Урсулов.

И тут в Мишке что-то сработало или, наоборот, не сработало: слишком уж он уверовал в себя, в свою силу и правоту.

– Дурак ты, комиссар, – сказал он Урсулову, – дураком и помрешь, тебе даже доктор, который принимает роды и исправляет детишек, уже не поможет.

Урсулов покосился на пулеметчиков, оседлавших земляную горку и приготовившихся к стрельбе, пожевал губами, словно бы собирался собрать во рту слюну и плюнуть в Япончика, сжал зубы. Япончик прыгнул на ступеньку подножки, нацелился нырнуть в вагон.

– Стой! – выкрикнул Урсулов и, чувствуя, что лицо его передергивает судорога, выматерился. В этот момент он не знал, что делать, – не стрелять же в конце концов в Митьку Японца, но в следующий миг машинально лапнул рукой кобуру револьвера, выдернул оружие. – Стой, кому сказали!

Япончик, похоже, вообще не слышал его. И тогда Урсулов выстрелил Япончику в затылок. Звук выстрела был слабый, задавленный, словно бы патрон попался маломерный, с недосыпанным порохом. Но и маломерного патрона хватило, чтобы уложить Япончика – в выпуклом, поросшим жестким черным волосом затылке его образовалась дырка, из которой выбрызнула желтоватая сукровица.

Япончик перегнулся через спину и, не издав ни одного звука, головой вниз упал на перрон.

Урсулов понюхал ствол револьвера, втянул в себя вонючий серый дымок. Майорчик, плясавший в тамбуре, замычал потрясенно и метнулся в глубину вагона.

– Разоружить всех, кто находится в поезде, – приказал командир эскадрона, по лицу его пробежала жесткая тень – серьезный был человек. – Всех до единого!

У Майорчика, уже из вагона услышавшего этот приказ, даже нижняя челюсть задрожала, задрожала и отвалилась – пресловутому начальнику штаба сделалось плохо – не привык он к столь откровенным разговорам, портящим жизнь. Замельтешил он ногами, завздыхал, прикидывая, куда же спрятаться, заохал, подумал – не залезть ли под нижнюю лавку и затаиться там в позе мыши, но понял – найдут его там минут через десять, это точно, а может, и раньше, и Майорчик застонал от страха и досады.

Главное сейчас было – не последовать за Япончиком, не повторить его судьбу.

– Гы-ы-ы… – тяжело выдохнул Зайдер и заметался по вагону.

На улице прозвучала пулеметная очередь, раскаленный свинец с шипением прошил воздух над крышей вагона, перрон огласился криками.

– Выходи строиться! – прозвучал из тамбура командный голос. – С оружием!

Главное – уцелеть в этой ситуации, отвадить от себя пулю, уговорить ее – пусть летит мимо, в ином направлении, но переметываться в другой вагон не стоило: найдут быстрее, чем в этом.

– Ай-яй-яй-яй… – захныкал Зайдер и, услышав, что по вагону идут спешившиеся кавалеристы, прыгнул под ближайшую скамью – надо было спасаться.

Как ни странно, кавалеристы прошли мимо, не тронув начальника япончикова штаба: то ли не заметили его, то ли не захотели связываться с дохлятиной.

Сто шестнадцать человек из личной охраны Япончика были арестованы, пятьдесят человек отправлены на принудительные работы в огородные хозяйства, остальные, в том числе и Майорчик,