— Как тебе удалось освободиться? — как можно непринужденнее постарался произнести Володя, просто чтобы разрядить эту зловещую, предсмертную даже какую-то, недобрую тишину, но со стороны было слышно, даже ему самому, как трусливо дрожал его голос.

В ответ девушка произнесла нечто по-анданорски, насмешливо буравя Владимира глазами. И опять воцарилось гнетущее молчание. Затем, насладившись эффектом, Лея сказала по-русски:

— Нет, не буду тебя учить анданорскому. Земляне — и ты в их числе — слишком тупы, и если ты начнешь учить язык моей родины, ты выучишь его до того уровня, на котором я сейчас говорю на твоем, года за три. Отвечай мне, так это или не так?

— Так, — сглотнув, сказал Володя.

— А у меня нет на тебя даже двух дней, — произнесла Лея. — Ты читал указ нашего божественного Императора?

— Читал, — отозвался Владимир.

— Чем я, как офицер оккупационного корпуса, должна наказать твой проступок?

— Смертью, наверное, — задумчиво выдохнул Владимир.

— Верно. Ты ведь знал, на что шел, не так ли?

— Да, — согласился Володя.

— Ну, стало быть, — сказала Лея, стоя неподвижно, как вкопанный столб, — сейчас мы с тобою и приступим к процедуре лишения тебя жизни. К слову, — добавила Лея после краткой паузы, — как тебе мой наряд и роспись на лице?

— Ты выглядишь изумительно, — честно признался Владимир, даже не надеясь, впрочем, лестью смягчить свою участь. Конечно, у него оставалась некая абстрактная надежда на лучшее, но, говорят, она есть у каждого даже в момент, когда табуретка предательски вылетает из-под его ног, а канат эдак по-дружески поддерживает за шею.

— Спасибо, — сказала Лея, — это так трогательно — твои комплименты. А знаешь, для чего я надела на себя эту личину человеческой раскрашенной самки? Ты же не думаешь, что для твоего удовольствия?

— Почему же, — отреагировал Володя, садясь в кровати. — Я как раз надеялся, что именно для этого.

— Ты ошибся, — сказала Лея и, сев на стул напротив Володи, закинула ногу за ногу. Впрочем, платье было длинным, и Владимиру, похоже, более не судьба было увидеть ее великолепные колени. Увы.

— Так как же, если не секрет, ты оказалась на свободе? — уже уверенным голосом повторил Володя свой первый вопрос, искренне любуясь прекрасными чертами своей пленительницы, акцентированными искусным макияжем.

— А ничего сложного, — махнула рукой, свободной от пистолета, Лея. — Твоя глупость и мой разум не могли, рано или поздно, не привести к подобному результату.

Лея чуть склонила набок головку, и пепельные, тщательно расчесанные теперь волосы изумительной волной пали ей на плечи.

— Так вот, — сказала Лея. — Руки-то ты мне неплохо связал, не спорю. А вот ноги доверил завязать мне самой. Я даже удивилась немало, что ты их потом не перевязал заново. Я даже от вечернего похода в туалет отказалась по этой причине, хотя боялась уже, что не выдержу. Тебе не показалось, что узлы, которыми я связывала себя, были какими-то странными?

— Показалось, — честно признался Володя, вспомнив замысловатые, но такие крепкие на вид петли, которыми Лея опутывала себе ноги.

— Ну так вот, — зевнув, сказала девушка, — нас учили им в Штурмовом отряде. Ну а дальше все элементарно — высвободив ноги, я довезла твой шкаф на себе до ручки ящика, у которой были острые края. И через часа два, не больше, перепилила ремень о ее грань. А вас разве подобному не обучали, я о узлах?

— Да я вообще, так сказать, глубоко мирный человек, — сказал Володя, вспомнив, впрочем, как он перерезал горло напарнику Леи, и усмехнулся.

— Я заметила твой непрофессионализм, — бесцветно отозвалась девушка. — А кстати — хотя это уже ничего не меняет, — что ты собирался со мною делать?

— Не знаю, — честно признался Володя. — Но я не собирался тебя ни отпускать, ни выдавать Сопротивлению, ни тем более убивать.

— Какая трогательная глупая романтика, — сказала Лея презрительно-холодным тоном. — Как раз из ваших художественных фильмов. Но я предпочитаю фильмы документальные, как ты знаешь. А там подобного не бывает.

— Да, знаю, — согласился Владимир.

— А раскрасилась я в эту лживую земную раскраску, — сказала Лея, возвращаясь к прерванной было теме, — чтобы показать тебе, как глупо и гадко изображать на своем лице лживые чувства. Ты ведь, надеюсь, заметил, — с высокомерным разворотом головы произнесла Лея, — что раскраска ваших женщин имитирует состояние крайнего полового возбуждения. Видишь, как неприятно, когда человек изображает совершенно не то, что собирается сделать?

— А мне нравится, — честно сказал Володя, чувствуя, что их беседа, а с нею скорее всего и его жизнь подходит к концу.

— Ну, раздевайся теперь, — приказала Лея. — Не все же тебе меня мучить.

— Догола? — поинтересовался Владимир, которому почудилось, что такой немного эротический оборот вновь дарит ему уже знакомую тень надежды.

— Конечно, — сказала Лея.

Владимир, отбросив одеяло, остался в трусах и футболке. Лея навела на Володю дуло плазмомета, откровенно наслаждаясь местью. Улыбка так и не родилась на ее таки прекрасных и таких бесчувственных губах. Лишь скинув футболку и испытывая невольную, неуместную и даже глупую гордость за рельефные, накачанные мускулы своего обнаженного торса, Владимир ощутил, как в его квартире пронзительно холодно. Раньше ему было как-то не до этого. Лея, кажется, уловила какой-то невольный зябкий жест Владимира и сказала:

— Это ничего, мой милый. Это я тут устроила небольшой сквознячок. Теперь тебе холод даже очень полезен, как пельменю в морозилке. Дольше не протухнешь — ты же сейчас будешь переведен мною в состояние, не пригодное для жизни, — читал указ?

Владимир невесело подумал, что женщина с таким ледяным сердцем, как Лея, могла назвать его милым, только будучи уверенной, что продырявит его из плазмомета. И решил не отвечать.

— Ну, раздевайся, раздевайся, — подбодрила его Лея, взмахнув дулом своей смертоносной игрушки.

Володя снял трусы, без стеснения глядя Лее прямо в глаза — чего стесняться своего палача, это он пусть испытывает дискомфорт.

— Хорошо, — сказала Лея, придирчиво и без тени стеснения оглядывая его тело. — Теперь возьми это, — и она бросила Володе черную повязку, очевидно найденную ею в том же шкафу, где она отыскала и платье, и косметичку, — и завяжи себе глаза.

— Мне это не нужно, — откликнулся Владимир, — стреляй так.

— Нет, ты завяжешь глаза, — сказала Лея. — Ты будешь меня слушаться, иначе я заставлю тебя жестоко страдать перед смертью. У нас на Анданоре, — сказала девушка, буравя Владимира своими жестокими, пронзительными глазами, — существует такая казнь. Преступнику отстреливают сперва одну конечность, потом другую, и так все четыре. Здорово, да? А в конце — голову.