— Ручаюсь на сто процентов, — заверила я. — Отрывайте изо всех сил, с узором ничего не случится. Кстати, подушки можно подвергать химической чистке.

Посетитель воспринял предложение всерьез, зажал подушку коленями и принялся отрывать узор, с силой дергая за приклеенные шерстяные полоски, которые с честью выдержали испытание, даже не затрещав. Покончив с контролем качества, мистер Петерсон немного взбил подушку, которая послушно приняла первоначальную форму, положил ее на кушетку и неожиданно заявил:

— Беру двадцать подушек, шесть больших и четырнадцать маленьких.

— Хорошо, — спокойно отозвалась я с хладнокровным деловым видом, даже чуть индифферентно, хотя в душе все забурлило от восторга. Я с трудом сдержалась, чтобы не запрыгать от радости. Результаты превзошли самые смелые ожидания. По самым оптимистичным прикидкам я рассчитывала продать не более десяти подушек за всю жизнь.

— Они нужны мне немедленно, — прибавил посетитель, хлопая себя по бокам — он явно что-то искал. Прекратив хлопки, он достал бумажник и извлек визитную карточку.

Я жадно смотрела на пухлые пальцы с белым прямоугольником плотной бумаги. Майкл Петерсон — незнакомое имя. Я не знала, кто этот человек и где окажутся мои подушки — на полке в магазине домашнего дизайна или в витрине бутика, — но передо мной стоял мой любимый покупатель. Даже если г-н Петерсон приобретет двадцать подушек и исчезнет из моей жизни, он навсегда останется моим любимым покупателем. Двадцать подушек! Благослови тебя Боже, добрый человек, и твоего коня!

— Не проблема, — поспешила заверить я, хотя понятия не имела, так это или нет. В природе существовали только десять подушек, и все находились сейчас на диване в павильоне. — Когда нужна доставка?

Он протянул мне визитку, но едва мои жадные, свербящие от нетерпения пальцы коснулись ее, господин Петерсон отступил на шаг, вынул ручку и принялся что-то строчить на обратной стороне. Я беспомощно смотрела, как он записал имя и телефонный номер. Другую сторону визитки разглядеть не удалось.

— Подушки нужны нам к концу следующей недели.

В своем экзальтированном, опьяненном состоянии дизайнера, только что толкнувшего первые двадцать подушек, я была не в состоянии понять, сколько дней остается на выполнение заказа и сколько подушек реально смогу изготовить за это время. Мозг перестал работать, устроив перерыв на обед, как прораб на строительном участке. Все, на что меня хватило, — улыбаться мистеру Петерсону и рассыпаться в невыполнимых обещаниях.

— Хорошо. — Толстяк подхватил один из моих буклетов и затолкал его в карман. Визитка исчезла из поля зрения. — Мой помощник свяжется с вами в конце недели и обсудит детали. Буду очень ждать доставки, — прибавил он. — Это как раз то, что мы искали.

— Спасибо, очень рада это слышать.

Кивнув на прощание, мой любимый покупатель забрал свою визитку и покинул Таллулаленд. Я смотрела ему вслед… Но оказалось, не все потеряно. Через секунду он остановился и обернулся, копаясь в кармане:

— Чуть не забыл оставить карточку.

Я взяла визитку, неотрывно глядя на покупателя, хотя до смерти хотелось прочитать, что там написано. Не желая выдавать свой восторг, я опустила взгляд, лишь когда мужчина свернул за угол: Майкл Петерсон, художник-декоратор, «Компромат продакшнс».

— Ну, не тяни, что там написано? — поторопил Ник, тщетно пытаясь прочесть через плечо: я держала карточку почти вертикально.

— Художник-декоратор теле- или кинокомпании. — Я боролась с растущим волнением, пытаясь вернуть самообладание и в который раз пожалев, что Ханны нет рядом. Вот уж кто наверняка знает всю подноготную «Компромат продакшнс». Я сразу услышала бы список их достижений за последние десять лет.

— А что написано на обороте?

Я пожала плечами и протянула карточку:

— Имя и телефон его помощника.

Ник перевернул карточку и картинно присвистнул:

— «Все сразу»!

Фраза показалась мне столь же загадочной, как дурацкий свист.

— Что?

— «Все сразу». На обороте он написал название шоу. Майкл Петерсон — декоратор телешоу «Все сразу».

Выхватив визитку, я тоже прочла «Все сразу» и не поверила глазам.

— Черт возьми!

— Твои подушки будут снимать в телесериале! Разве не круто?

— Их просто покажут, — поправила я. — Это всего лишь подушки, а не актеры.

Аргумент не обескуражил Ника. Он продолжал раздуваться от гордости.

— О чем это шоу?

— О шестерых взрослых бездельниках, — ответила я. Я смотрела отдельные выпуски. Местами смешно, местами нет.

— Верно. А где они бездельничают?

Несмотря на наводящие вопросы, я не понимала, к чему клонит Ник.

— Вроде бы в кафе.

— А где именно в кафе?

И тут до меня дошло. Все прояснилось, как небо после летнего дождя.

— На диване! Они валяют дурака на диване!

— На диване с твоими подушками, — произнес Ник с благоговением в голосе, убежденный, что это успех, мое будущее надежно устроено и дорога уже усыпана розами. Он смотрел на меня — блестящий пример удачного предпринимательства, сумевшую схватить фортуну за подол, — и представлял популярный телесериал с рекордным рейтингом, десять миллионов зрителей в возрасте от восемнадцати до тридцати четырех, бесконечные поставки подушек другим телешоу… Ник не сомневался — его внуки увидят мои подушки по «Ночному Нику»[38]и закажут дюжину.

Но я не была такой оптимисткой. Один факт продажи подушек для телешоу еще не успех, это вспышка молнии и оглушительный раскат грома, длящиеся не дольше мига, интересное зрелище с хорошими спецэффектами и неминуемым самораспадом. Это не гарантия процветания Таллулаленда; возможно, через год у меня не останется даже карманного государства. Да, пока я жива, я не поддамся надежде и не позволю ее когтистой лапе сжимать мое сердце. Надежда — жестокий розыгрыш, ужасная штука, заставляющая вычерпывать воду, даже когда лодка уже опустилась на дно.

Последний раз я позволила себе надеяться за неделю до маминой смерти. После операции опухоль начала уменьшаться, диализ проходил хорошо, к больной вернулся аппетит и нормальный сон. Помню, я поцеловала маму в щеку и пешком пошла вверх к железнодорожной станции Лонг-Айленда, впервые после удаления обеих маминых почек, пораженных метастазами, поверив, что она выживет, а через несколько дней держала ее отекшую руку в палате реанимации, не зная, без сознания она или наблюдает за мной всезнающим материнским взглядом. В один из дней на той неделе я выбежала в белый больничный коридор с кондиционированным воздухом и крикнула отцу: «Решать немедленно!» Медсестра сказала — тянуть нельзя, необходимо на что-то решиться. В ту неделю я сказала мужчине, которого никогда не видела раньше и ни разу после и чье лицо расплылось в памяти, как сахарная вата на детском языке: «Не реанимируйте».