В принципе не горело, но Данилову хотелось прояснить вопрос сегодня, поскольку на календаре было тридцать первое марта. Все закончено в марте, на апрель ничего не переходит — ай, как хорошо! План выполнен досрочно (в начале своего расследования Данилов отвел себе месяц сроку, а срок этот истекал пятого апреля). К тому же Оксана в паре с Инной дежурила сегодня, поэтому, закончив с кафедральными делами, Данилов поехал в девяносто пятую больницу, купив по дороге две коробки с эклерами.

Вечер выдался тихим — все «старички» стабильны, а новых не везут. Бывалые люди не радуются вечернему затишью, ибо оно предвещает ночной армагеддон — новые пациенты станут поступать один за другим, а старые так же резво начнут ухудшаться. Но Данилов сегодня не дежурил, а спокойная обстановка была ему на руку — можно было без помех поговорить с Инной. Оставив пирожные на посту, он прошел в ординаторскую, где Древцова и Дебихина разговаривали о наболевшем. Наболело у каждой по-своему, поэтому разговор получался прикольным. Немного обработать — и получится готовая юмористическая миниатюра.

— Никак не могу объяснить старшему, что невозможно одновременно делать карьеру по двум направлениям, — говорила Древцова. — Нужно выбирать — или хоккей, или юриспруденция. Если заниматься хоккеем профессионально, то на учебу времени практически не останется, а если учиться всерьез, то когда тренироваться?

— Главное — не идти в медицину, — отвечала Дебихина. — В медицине все схвачено кланами, человеку со стороны никуда не пробиться. Да еще и отношение к коллегам свинское, один другого обос…ть норовит, вместо того чтобы поддержать.

— Мне лично юриспруденция больше по душе. Это как-то стабильнее и на всю жизнь, а у хоккеистов к тридцати пяти годам карьера заканчивается. Да на здоровье большой спорт плохо сказывается.

— Хуже всего на здоровье сказывается плохая рабочая атмосфера. Весь этот негатив просто угнетает. Разве можно работать спокойно, когда тебя постоянно унижают?..

Данилов поздоровался, сунул сумку в шкаф и ушел к медсестрам.

Вопрос о том, чем она разводила цефотаксим для инъекции, которая стала последней в жизни пациентки Петкевич, привел Оксану в замешательство. Она переглянулась с Инной, которая тоже сидела на посту и неопределенно пожала плечами — мол, не помню. От Данилова не укрылось, что уши Инны начали наливаться краской.

— Девочки! — строго сказал он. — Вы знаете нашу ситуацию! Я спрашиваю не ради пустого любопытства. У меня давно были подозрения относительно того, что в ампулах может быть не то, что должно там быть, поэтому я в то дежурство забрал из мусорки пустые флаконы из-под цефотаксима и ампулы, которые к ним прилагались. Отдал все на экспертизу, но никаких следов посторонних веществ найдено не было. Вот я и спрашиваю, откуда вы набирали воду. Хочется понять, была ли Петкевич очередной жертвой или же ее остановка сердца произошла по другой причине.

— Для научной работы? — спросила Оксана.

— И для этого тоже, — кивнул Данилов. — Если наберется несколько случаев остановки сердца после внутривенного введения цефалоспоринов, то это нужно будет проанализировать.

— Это я виновата, — пролепетала Инна. — Оксана набирала воду в шприц, а я ей кое-что сказала в этот момент. Она вздрогнула от неожиданности и выронила шприц. Вот и пришлось брать другую ампулу с водой, обычную.

— То, что вы сказали, имело отношение к работе? — поинтересовался Данилов. — К ситуации в отделении?

Инна отрицательно покачала головой.

— Давай не будем нагонять туману! — сказала Оксана, строго посмотрев на напарницу. — А то, чего доброго, Владимир Александрович решит, что это мы с тобой угробили Петкевич. Короче, она сказала, что у нее задержка три недели, а я так обрадовалась, что шприц выронила.

— Мы уже ЭКО[52] собрались делать, а тут вдруг… — уши Инны сравнялись по цвету с рубиновыми кремлевскими звездами. — Так неожиданно…

— Примите мои искренние поздравления, — сказал Данилов. — Совет хотите?

Инна кивнула.

— На время беременности переведитесь на дневную работу в какое-нибудь спокойное отделение. Работа в реанимации, тем более суточная, плохо с беременностью совместима.

— Я ей говорю тоже самое! — поддакнула Оксана. — Можно в стационар кратковременного пребывания перейти…

— Значит, это я во всем виновата, — дрожащим голосом сказала Инна. — Если бы я не сунулась со своей новостью, то ты бы не уронила шприц и Петкевич осталась бы жива…

Громко всхлипнув, она вскочила на ноги, причем так резко, что опрокинула стул, и ушла в сестринскую, откуда сразу же послышались приглушенные рыдания.

— Побудьте здесь минуточку, — попросила, вставая, Оксана.

Но из ординаторской уже вышла Дебихина.

— Что случилось? — строго спросила она у Оксаны.

— Инна разнервничалась, — ответила Оксана. — Я ее сейчас успокою, ничего страшного. А вы, Марина Степановна, пока на посту посидите, ладно?

Не дожидаясь ответа, она скрылась в ординаторской.

— Довели девку до слез! — сказала Дебихина, неприязненно глядя на Данилова. — Небось заморочили голову, а потом — в кусты. Я угадала?

Данилов молча поднял опрокинутый Инной стул и ушел в ординаторскую за своей сумкой.

— А Инна-то беременна! — укоризненно сказала Дебихина, когда он проходил мимо поста на обратном пути.

Данилов снова проигнорировал ее слова и подумал, что завтра к полудню вся больница будет знать о том, что медсестра Петлёва забеременела от проказника-доцента, а за день-другой эта информация дойдет и до станции скорой помощи, медицинское сарафанное радио работает четко и быстро. Поэтому, придя домой, Данилов рассказал Елене о том, что произошло сегодня вечером в отделении и о том, какие выводы сделала доктор Дебихина. Рассказывал на кухне, почти что шепотом, но Мария Владимировна услышала обрывок разговора и поинтересовалась кто у нее будет — братик или сестренка? Смущенному Данилову под громкий хохот Елены пришлось объяснять дочери, что она ошиблась.

Первого апреля доцент Сааков приходил на работу раньше всех и вывешивал на доске объявлений искусно сработанный ректорский приказ о чьем-нибудь увольнении. Причина всегда была одной и той же — «за моральное разложение и систематическое невыполнение должностных обязанностей», менялись только фигуранты. Народ реагировал на шутку по-разному. Одни смеялись, фотографировали приказ на память и оставляли его висеть на доске, а другие сразу же срывались и возмущенно объясняли Саакову, что так себя вести нельзя. Доску видят не только сотрудники, но и студенты. Что они подумают о преподавателе, упомянутом в приказе? Сааков в ответ смеялся и повторял с утрированным кавказским акцентом: «Пэрви апрэл — ныкаму нэ вэр!». На этот раз Саакову захотелось разнообразия, и он вывесил приказ о назначении Владимира Александровича Данилова проректором по научной работе. Уборщица Наргиза, далекая от традиций первоапрельских розыгрышей, приняла приказ за настоящий и поздравила Данилова, едва он появился на кафедре.