– Зеркало не давать, даже если попросит, – наказал Гаранин Ромашке, выйдя после этого в коридор. – И остальным скажи, поняла меня?

– Да, Арсений Сергеевич.

Хотя давно пора было переводить ее в травматологию, Гаранин медлил и старался продержать Женю в своем отделении, под своим присмотром столько времени, сколько возможно.

Через несколько дней, после допроса, на котором Гаранину пришлось еще раз подробно изложить все факты, известные ему по делу Евгении Хмелевой (само собой, снова умолчав о собственном проникновении в ее квартиру), капитан Грибнов сообщил ему, что Станислав во всем сознался.

– Во-первых, конечно, никакой он не Станислав, а Виталий Мартынов. Проходил четыре года назад по делу об исчезновении своей старшей сестры Софьи, но тогда не было никаких доказательств.

– Это он, – Арсений подскочил со стула. – Он убил ее, я точно знаю. Он сам мне рассказал. Бредил, кажется, и не знал точно, говорит ли он про Женю или про Соню. У него все спуталось. Та Соня, которую он упоминал, – почти наверняка его сестра! Он убил ее и закопал где-то.

– Я тоже так считаю, – капитан ослабил тугой, несвежий уже воротничок рубашки. – Выбьем из него признание, это вопрос времени. Только бы психом не объявили… На завтра назначена судебно-психиатрическая экспертиза.

Гаранин стиснул челюсти так, что, кажется, затрещали зубы:

– Мне он показался вполне вменяемым. По крайней мере, я провел с ним полчаса и ни разу не усомнился в его… ментальном состоянии. Хотя нормальным это состояние не назову, теперь уже нет.

Полицейский угукнул. Арсений поколебался немного и все же спросил:

– Вы… вы видели ее фото? Сестры.

– Да. Вот она. – Грибнов порылся в папке и выложил на столешницу перед ним снимок довольно миловидной, хоть и неулыбчивой брюнетки, с бледной кожей, сильно подведенными глазами и распущенными вьющимися волосами по пояс. В широком скуластом лице сквозили едва заметно схожие с братом черты, но также и за родную сестру Жени Хмелевой ее можно было принять с легкостью. Теперь понятно, почему встреча с Женей взбудоражила больной мозг Мартынова.

– Так, значит… она его мучила… в детстве? Эта Соня.

– Понятия не имею. – Грибнов потянулся, наклонил голову в одну сторону, другую, и его шейные позвонки хрустнули. – Похоже, она мертва, и уже не спросить. Так или иначе у него пунктик на черноволосых. Мы проверили сводки по соседним областям. Есть еще три похожих случая, два – с летальным исходом. Все – длинноволосые брюнетки, возрастом до тридцати лет, найдены в лесополосе или заброшенном парке. Характер нанесения травм один и тот же: справа на лице – сигаретные ожоги, изнасилование, повреждения от обрубка трубы или другого…

– Хватит, – оборвал его Гаранин и добавил помягче:

– Я и так помню, спасибо.

– А, ну да. Хм. Не думал я, что наши врачи такие нежные, – пробормотал Грибнов.

Арсений пропустил это замечание мимо ушей, хотя ему уже изрядно осточертело, что все почему-то относятся к врачам, как к толстокожим носорогам, с которыми вовсе незачем деликатничать.

– Так это он звонил тогда? Помните анонимный звонок?

– Да.

– Но зачем? – Арсений действительно не мог понять.

– Ну как же! Он бросил ее умирать на насыпи, но потом узнал, что она выжила. Ему захотелось разыскать ее и добить. Или что там еще приглючилось его больному мозгу… Вот он и зашевелился.

– Так у вас есть свидетельница, которая сможет его опознать? – уточнил Гаранин. – Чтобы не дергать Хмелеву? Она не в том состоянии, чтобы сотрудничать со следствием.

– А в каком она состоянии? Опишите подробно.

Если бы он только мог знать наверняка… Этот вопрос свербел в его голове, стоял ли Арсений у операционного стола, смотрел ли на экранчик капнографа, шел ли до остановки или проводил утренний обход. Он постоянно думал только о том, как там Женя.

Только сейчас он осознал, что все недели, пока она была без сознания, он втайне, как ребенок на праздники, надеялся на волшебство, которого не мог допустить весь его врачебный опыт. Что вот она очнется, откроет глаза, а он скажет ей: «Привет», и… и все будет хорошо. Как именно – неясно, но будет хорошо. Что она его узнает, и окажется, что она оттуда, с другой стороны своего Космоса, слышала его голос и его истории, которыми он делился в ночной тишине палаты. Или что он просто покажется ей достойным доверия добрым доктором, и вскоре они сдружатся. Он очень верил, что девушка, открывшая глаза, будет той же самой, что делила свои мысли и сомнения с оранжевой тетрадью и жила в пропахшей выпечкой квартирке в доме-корабле. В то время, когда не было особенных шансов даже на ее пробуждение, не говоря уж о восстановлении моторики, рефлексов и мышления с памятью, он, как первостатейный дурак, мечтал о счастливом финале.

Заглянув однажды утром, после планерки, в первый бокс, он по своему обыкновению вскользь осмотрел недвижимого старика Баева и подошел к Жене.

– Доброе утро. Как ты себя сегодня чувствуешь, Женя?

Арсений опустил два пальца на ее запястье, привычным, почти неосознаваемым жестом, за долгие годы доведенным до автоматизма, и сильно вздрогнул, когда она внезапно отдернула руку.

Он сразу понял, что наступило улучшение. Память полностью восстановилась, это было видно по ее глазам за стеклами новых очков. За минувшую ночь Женя вспомнила все, что произошло на задах парка Пионеров-Героев.

– У… уйди… – через силу выдавила она.

Девушка больше не позволяла никому из мужчин, врачей или медбратьев, дотрагиваться до себя. Мычала, мотала головой, плакала. Только медсестры выполняли необходимый набор манипуляций, хотя и их прикосновения заставляли девушку всхлипывать и ежиться.

Еще через сутки Женю Хмелеву перевели из отделения интенсивной терапии, и она покинула владения Арсения навсегда.

II

Начались самые невыносимые дни. У Гаранина словно вынули изнутри какую-то важную деталь, без которой теперь все работало не так, как надо. Не развалилось, но разболталось, держась на честном слове.

Пришлось пустить в ход все влияние, обаяние и дар убеждения, чтобы выпросить для Хмелевой одиночную палату в травматологии (недавний конфликт с начмедом едва не вышел ему боком). Он знал, что девушке тягостно присутствие посторонних людей в комнате. Да и вряд ли выздоровление пошло бы скорее в окружении пяти соседок по палате, которые беспрестанно болтали, поминутно охали, делились секретами про мужей и сыновей, разгадывали судоку и обменивались рецептами майонезных салатов и затертыми детективами в мягких обложках, купленными кем-то до них в газетном ларьке внизу, у гардероба.

Она держалась молодцом. Научилась сидеть, держать ложку – хотя рука очень дрожала. Сглатывала пищу, не давясь. Арсений приплачивал процедурной медсестре Алине, чтобы та хлопотала вокруг нее усерднее. Женю никто не навещал, и все то, чем обычно занимаются родственники больных, взял на себя Арсений. Три раза в неделю приходила приглашенная им массажистка. Пару раз заглянула психолог, но Женя отказалась с ней говорить и вообще полностью проигнорировала. Она больше ни с кем не общалась, принимая любую помощь молча и нарушая безмолвие только тогда, когда это было нужно по сугубо медицинским причинам.