Ошибся!.. Искусство самообороны я постигал в институтские времена, когда записался по дурости в студенческий оперотряд. Состоял в нем в течение недели, на большее меня не хватило. Учил нас милицейский прапорщик, учил по-простому, показывая приемы на нас самих. Квадратный — что поставить, что положить — расшвыривал учеников, как котят, но кое-что, как оказалось, из его занятий я все-таки вынес. Если противник прет на тебя, как на собственный буфет, объяснял прапор более доходчивыми словами, проводишь прием «мельница». Ногу между его ног, рвешь гада на себя и одновременно падаешь на спину.

Именно это я в точности и проделал, и мой противник, светлая, должно быть, ему память, просвистел надо мной в полете, как выпущенный из пращи камень. С приземлением парню тоже не повезло, врубился головой в постамент статуи Юпитера. И это было бы еще терпимо, если бы мстительный супруг Юноны не рухнул на него всей своей каменной тяжестью.

Готовый продолжить схватку, я уже стоял на ногах, но поверженный противник не подавал признаков жизни. Зато пришедшая в себя Синтия была живее всех живых. Вцепившись мертвой хваткой в руку, она с неженской силой потянула меня в кусты, но вовсе не для того, о чем могла подумать начавшая собираться толпа. Стоило зеленой стене скрыть нас от глаз зевак, как со скоростью иноходца мы припустились к выходу из парка. Увидев свою госпожу участвующей в забеге, восьмерка рабов понеслась по улицам Рима так, что я едва мог за ними поспевать. Судя по тому, как разбегались встречные, они принимали нас за машину со спецсигналом или за стрит-рейсеров.

Не прошло и четверти часа, как, оказавшись у подножья холма, мы с Синти начали подниматься к сияющему белизной храму Весты. Сказать, что я тяжело дышал, значит ничего не сказать. Моя же спутница всходила по мрамору лестницы как истинная королева. Вступив под своды святилища, приблизилась с покорным видом к жертвеннику и замерла, беззвучно шевеля губами. Вокруг, поддерживая вечный огонь, сновали женщины в белом, но она вряд ли их замечала. Если во время марафона по Вечному городу я считал, что мы убегаем от ответственности, то теперь понимал: Синти спешила с мольбой к заступнице. Не посмев последовать за ней, я остался стоять у распахнутых в небо дверей храма. Произносимых ею слов слышать не мог, но мне казалось, что молитва каким-то образом касалась и меня.

Был уверен, что никогда не узнаю, о чем она просила покровительницу, однако стоило нам начать спускаться с холма, как Синти сама об этом сказала:

— Просила Весту тебе помочь! Заметил, наверное, как смотрят на тебя люди, а кое-кто и здоровается…

Наблюдений по части приветствий у меня не было, но что прохожие поглядывают с любопытством, отмечал. Природу его объяснял себе тем, что выгляжу не как все, хотя разномастная тусовка Вечного города была сравнима с лондонской толпой в час пик.

— А знаешь почему? — не то улыбнулась, не то прищурилась Синтия. — Ты похож на близкого друга императора… — и со значением добавила: — Покойного! — Продолжила, на этот раз уже точно с усмешечкой: — Факт его смерти могут подтвердить сотни свидетелей.

Обмахиваясь веером, заглянула мне в лицо. Красива была, негодяйка, немерено, и так же беспардонна. За ходом ее мысли, если таковая имелась, я проследить не мог и не пытался. Постарался звучать беззаботно:

— И что с того? Зачем ты мне это говоришь?

— Так, — усмехнулась она, — чтобы знал! — И с каким-то даже восторгом в голосе заметила: — А здорово ты того парня с ножичком отделал! Воевал?

Я мог бы сказать, что участвовал в штурме Трои с Агамемноном и руководил фронтовой разведкой Александра Македонского, но лишь скромно потупился. Оставив носильщиков ждать, Синтия вступила под тень деревьев начинавшегося тут же сада. Пройдя в его глубину, остановилась, обернулась. Ждала, что поведаю ей о своих подвигах, но с ответом я не спешил. Не было желания признаваться, что по жизни я гражданская штафирка и из оружия лучше всего владею ложкой. Хорошее о тебе мнение всегда неприятно развеивать. Если не считать Василича, у меня и в знакомых военных не водилось, да и тот был соседом по подъезду. Боевой офицер, он вернулся из Афгана без ноги, случалось, я помогал ему по мелочи. Однажды посидели вместе за бутылочкой и, расчувствовавшись, майор подарил мне настоящий бронежилет. Я, как мог, отнекивался, но он и слушать не хотел. Выбросить дорогой ему артефакт рука не поднималась, и он висел теперь где-то в чулане под одной из старых курток.

— Да, было дело!.. — протянул я как бы нехотя, но и не без загадочности в голосе. — Есть одна горная страна на Востоке… — И, понимая, что в детали вдаваться не стоит, этим ограничился. — Как думаешь, почему этот придурок мамин полез на меня с тесаком?

Синтия пожала беломраморными плечами богини.

— Кто его знает! Может, сезонное обострение, а то и личные счеты с окружением императора. Терроризм нынче на подъеме, жизнь человеческая ломаного сестерция не стоит… — Бросила на меня томный взгляд с поволокой, сопроводив его взмахом длинных ресниц. — Есть у меня одно предположение, только это строго между нами…

Пошла танцующей походочкой по саду, предоставив мне возможность пристроиться рядом. Шум оживленной улицы стих, гомон птиц в кронах деревьев стал слышнее.

— В благословенные времена республики, — начала она тихим голосом, уверенная, что я ловлю каждое ее слово, — лет семьсот назад, Сенат Рима был единственным источником легитимной власти. Корнями он восходит к совету старейшин и оттуда черпает свою силу и уважение народа. В него входили лучшие люди государства, самые честные, доказавшие своей жизнью право распоряжаться судьбой страны. Его постановления имели силу закона, он объявлял войну и заключал мирные соглашения… — вздохнула, — но те легендарные дни миновали. Теперь вся власть находится в руках императора, а Сенат — лишь декорация, штампует решения монарха и развлекается фракционной борьбой. В народе бытует пословица: врет, как сенатор, но и у этих ребят есть ностальгия и понимание собственной ущербности…

Синтия замолчала и повернула голову в сторону, откуда раздался шорох. Готовый отразить нападение, я напрягся. От выброса адреналина стучало в висках и сердце ухало в груди паровым молотом. Но все было тихо и, немного выждав, она продолжала:

— Только полный кретин, каких вокруг пруд пруди, может не заметить близость распада империи, не почувствовать гнилостный аромат разложения общества. Картину деградации дополняют инфантильный менталитет плебса и погрязшая в коррупции корыстная власть…

Пейзаж был знаком до боли, до мозолей на чувствах горечи и стыда.

— Ладно, Синти, хватит рвать душу! У нас такие разговоры ведут на кухне под стаканчик чего-нибудь покрепче той бурды, которой ты меня поила…

Сказал и наткнулся на ее взгляд. Умолк на полуслове, так много было в нем едва сдерживаемого бешенства. В следующий момент можно было ждать ногти на лице, но Синтия вдруг улыбнулась. Улыбка ее могла легко принадлежать главе средневековых испанских инквизиторов. Процедила сквозь белоснежные зубки:

— Стоит помолчать, когда говорю я!