Соколов бежал к лесу и думал, что все так и будет. Ничего опасного, все обойдется. Ребята не первый день на войне. Все так и сделают, как он сказал. Колонна тронулась, а со стороны дороги прозвучал первый выстрел из пушки «тридцатьчетверки». Потом еще выстрел. В ответ стали бить немецкие танки, заговорили пулеметы.

«Шестерка» продержалась сорок минут. С расстояния в 400 метров Щукарев первым же снарядом подбил немецкий Т-IV. Немцы остановились и четыре передних танка выстрелили, но только один снаряд существенно зацепил башню. Танкисты попадали, но снова поднялись на ноги. Отплевываясь от крошки брони на зубах и вытирая кровь с лиц, снова зарядили орудие. Вторым и третьим выстрелом они подожгли еще один танк и повредили третий.

Немецкие танки стали пятиться. Несколько машин попытались проскочить по дороге и зайти к советской «тридцатьчетверке» с другой стороны, но Щукарев с товарищем подбили два танка, и на дороге образовался затор. После очередного выпущенного снаряда, когда загорелся третий танк, остальные стали разворачиваться и уходить. Никто не знал, что делать с неуязвимым танком. Щукарев расстрелял почти все снаряды, когда кто-то из немецких танкистов сообразил, несмотря на пургу, что «тридцатьчетверка» стоит кормой к дороге, просто развернув башню. А значит, она подставила не лобовую броню своего корпуса, а уязвимую моторную часть.

На «шестерку» обрушился град снарядов. Танк вздрагивал, как живой организм, от каждого попадания. А потом загорелся мотор. В этот момент Черенков подавал последний снаряд, когда бронебойный снаряд, пущенный сбоку, пробил броню башни. Заряжающего разорвало почти надвое. Он лежал, стискивая снаряд, и только его ноги подергивались на пустой укладке. Кашляя, почти теряя сознание, Щукарев перегнулся и вытащил из мертвых рук товарища снаряд. Он уже почти ничего не соображал, не боялся смерти, да и не думал о ней. Психика спасает человека от паники, от сумасшествия тем, что отключает большинство эмоций в нужный момент. Старшина навел орудие под башню немецкого танка, вспомнив, что последний снаряд был фугасным. Он нажал педаль спуска, и пушка послушно выстрелила, выбросив пустую гильзу.

Щукарев полез наверх, соскальзывая ногами с казенника пушки. Он выбрался по пояс из башни и стал глубоко дышать, откашливаясь и отплевываясь. Оказывается, вытяжной вентилятор не работал, и он надышался до головокружения пороховыми газами, несмотря на то что верхний люк был открыт. Старшина выбрался на башню, а потом почти скатился вниз, на снег. Холод освежил лицо, он брал снег комками и совал в рот. Зубы ломило нестерпимо, но жажда не проходила.

Старшина нащупал на ремне кобуру, вытащил пистолет и дернул затвор. Только теперь он выглянул из-за танка. На дороге горели остатки немецкого танка, которому сорвало фугасным снарядом башню. «Хорошо я его приложил», – подумал старшина. До танка было метров триста, и там копошились люди. Далековато для пистолета, но перед смертью Щукарев хотел сделать хоть что-то еще. И он положил руку с пистолетом на крыло танка, стал наводить и стрелять. Один, второй, третий. Скорее всего, он ни в кого не попадал. Но его пули все же напугали немцев, и они попрятались. Восьмой патрон был в стволе. Старшина сполз по гусенице танка на снег и посмотрел на небо. Там за серо-белой пеленой где-то очень далеко еле-еле проглядывало солнце.

– Далеко. Не увидеть, – сказал сам себе Щукарев. – Ну и ладно…

Он поднял руку и приложил дуло пистолета с последним патроном к виску…

Мело так, что ничего было не видно. Где дорога, где овраг, где лес. Все слилось одним белым подвижным молоком. Алексей боялся, что заведет колонну в такое место, где они все станут легкой мишенью. Он думал о Щукареве. Удалось ребятам уйти или нет? А потом он увидел черные торчащие трубы в стороне. Сгоревшая деревня. Большая поляна печных труб, только у леса три целые крыши. То ли дома, то ли сараи. Остановив танки, он спрыгнул в снег, велел Гужову вести наблюдение и пошел на пепелище сам. Два раза провалившись по пояс в снег, Алексей стал забирать правее. Идя пешком, он видел больше и лучше, чем из башни танка. Вот эти почерневшие кустики, которые еле виднеются из дымки снежной пелены, растут на краю грунтовой, хорошо накатанной дороги. И если идти по ней, то снега будет всего по колено, а то и меньше.

Соколов прошел примерно половину дороги до деревни. Он решил, что этого достаточно, иначе у него не будет сил вернуться. Идя по своим следам, которые уже почти занесло, он вел колонну, падая и снова поднимаясь. И возле самой деревни командиры машин выбрались и стали на месте смотреть, куда поставить каждый танк, каждый бронетранспортер. У леса оказался целым большой сенной сарай, но перетаскивать туда раненых было опасно. Слишком много пришлось бы доставлять им страданий. А утром всех снова грузить в бронетранспортеры.

Гужов уговорил Алексея хоть немного поспать, а сам занялся устройством и охраной лагеря. Они нашли одну печку, которая вполне годилась для разогрева пищи. Нашлись и дрова. Печку накрыли брезентом. А через два часа все ели горячий суп. Гужов разбудил Соколова и сунул ему в руки горячий душистый котелок.

– Ну как, полегчало немного? На, подкрепись, и силы вернутся.

Алексей поел, и ему действительно стало даже жарко. Расстегнув воротник полушубка и гимнастерки, он заговорил о делах. Впереди у них самый опасный участок пути. Переправа через неглубокую, но покрытую льдом речушку. А дальше возможен бой. И придется гонять технику на предельных режимах, а потом, возможно, на предельных оборотах уходить от преследования. И добираться до своих. А еще почти половина бойцов у Гужова раненые. И боезапаса осталось у танков на один не очень длинный бой. Патронов, с учетом трофейного оружия, чуть больше.

К утру метель прошла. Рассвет разгорался и наполнял чистое небо голубизной. Разведчики, посланные к реке, вернулись и доложили, что путь чист, ночью никаких танков и других машин, судя по следам, в округе не было. А деревня на том берегу живая. Даже дымок из труб вьется.

– Всем максимальное внимание! – приказал Соколов. – Круговой обзор. Я головной, Плужин замыкает. Вперед!

Танки двинулись, хрустя снегом под гусеницами. За ними потянулись «ханомаги». За рекой никакого движения. Алексей еще раз спросил себя, правильно ли он поступает. Может, все-таки надо было послать пеших разведчиков и потом принять решение? «Нет, – ответил он сам себе. – Только сразу и неожиданно. Только с нацеленностью на прорыв с боем. Или все вместе, или никто».

Лед трещал под гусеницами, разбегалась вода, напитывая толстый снежный покров. Вот гусеницы «Зверобоя» коснулись берега. Взревев двигателем, танк пополз вверх по пологому склону. За ним вторая «тридцатьчетверка» вползла на берег, потом третья.

На улицах никого. Соколов видел даже брошенные и заметенные снегом окопы боевого охранения. Больше суток никого не было, понял он. Вот испуганное лицо старушки высунулось из-за покосившегося забора и сразу спряталось. Собаки не лаяли. Скорее всего, их тут и не было. Немцы обычно стреляют всех собак, которые кидаются на них. Дорога расходилась. Улица сворачивала к центру села. А грунтовка проходила по краю Надежевки. Алексей смотрел на остатки заборов, которые когда-то огораживали задние огороды. Потом стену большого сенного сарая. А потом он увидел трупы.