помог. «Нет здесь для тебя работы. Здесь Волги нет, давай езжай к себе на Волгу». Я чуть не заплакал. Я на Гордеева не обижаюсь. Он доложил первому секретарю, земляк, мол, давай устроим на работу, летчик, в плену был. А тот: «Таких не надо». <…> Обратился на механический завод, там мой друг, земляк, солагерник Василий Грачев работал в автопарке… Он попросил за меня, но мне отказали, а его самого, боевого офицера-летчика, за то, что был в плену, за измену Родине, выгнали с завода и посадили на 10 лет».

Часто пишут, что подобное случилось и с Девятаевым. Эта версия судьбы Девятаева дошла аж до Книги рекордов Гиннесса, где сказано: «Вырвавшийся на свободу из плена летчик осужден военным трибуналом как предатель, добровольно сдавшийся в плен, и отправлен в лагерь». Это неправда. Но в местах не столь отдаленных Девятаев все же в течение какого-то времени побывал, когда ему было 20 лет.

«…Был я тогда на практике помощником у капитана Темрюкова Николая Николаевича. (Девятаев учился в речном техникуме, который так и не окончил. – Л.С.) В 37-м году была перепись населения. Я переписывал рабочих лесозавода в Дальнем Устье. Вот как-то Николай Николаевич привел меня к женщинам. Я ему потом говорю: «Слушай, мы с тобой молодые ребята, нам молодые девки нужны, а ты к старухе меня привел». А с кем я был, энкаведешница оказалась. Николай Николаевич возьми и по пьянке скажи ей. Она обиделась за «старуху» и написала рапорт, дескать, я материалы переписи передал иностранной разведке».

Прерву его рассказ словами жены летчика Фаузии, в присутствии которой Девятаев давал это интервью. Услышав сказанное, та немедленно съязвила: «Не надо было лазить!» Описываю этот эпизод его биографии, а передо мной – фото Девятаева в бытность студентом речного техникума. Модный, в костюме, стоит, развалясь, руки в брюки, немного похож на Есенина.

Надо пояснить и то, что речь идет идет о переписи населения, проводившейся в январе 1937 года. Она была однодневной, и потому для ее проведения было привлечено 1,25 млн счетчиков, одним из которых и был будущий летчик.

«А задержали меня прямо на танцах, я с Фаей танцевал. Попросили выйти поговорить и в черную машину. Я в Плетеневской тюрьме сидел. Тем, кто допрашивал, говорю: «Слушайте, вы говорите, я немцам материалы переписи дал. Зачем иностранцам списки рабочих лесозавода?» Сидел я шесть месяцев…»

Девятаеву повезло, его освободили. В отличие от руководителей Бюро переписи населения, которых объявили виновными в том, что установленная переписью численность населения оказалась значительно ниже ожидаемой. Причины понятны – последствия коллективизации, но не мог же Сталин в этом признаться. Результаты переписи засекретили и объявили дефектными, а «пробравшиеся к руководству переписи враги социализма – троцкистско-бухаринские агенты иностранных разведок» (как они названы в первом издании «Большой советской энциклопедии») были арестованы.

«Фая, мне дали работу!»

В легальной сфере Девятаев не нашел себе места, пришлось на время «из света в тень перелететь». «Вон бабы масло возят в Москву, а жулики у них и масло, и деньги отбирают, – сказала ему мать. – А ты здоровый, давай, езжай с ними». Так Девятаев стал, так сказать, «крышей».

«Бабы в селах скупали масло, потом для желтизны добавляли морковный сок, все хорошенько смешивали и замораживали. Потом на поезд и в Москву. А там на трамвае на Сухаревский рынок. Я в форме, бабы не боятся. Пока продают, я туда-сюда хожу, посматриваю».

Потом он наладил и бизнес в обратном направлении. «На какой-то швейной фабрике в Подмосковье бабы брали белые нитки, краску. Нитку красили и пучками в Торбееве продавали. Это выгодно очень было, мокшанки раскупали цветную нитку на вышивки. У кого-то купили целый мешок ниток, ворованные, наверное, были. Потом и мне часть ниток дали. Мать продавала. Вот так я за два с половиной месяца заработал денег и приехал снова в Казань».

Лишь в мае 1946 года Девятаеву удалось устроиться на работу по довоенной специальности – в Казанском речном порту, помощником дежурного по вокзалу. Да и то потому лишь, что женщина, занимавшая должность дежурного, болела туберкулезом, и никто не хотел идти к ней помощником. Фаузия вспоминала, как он пришел домой со слезами на глазах: «Фая, мне дали работу!» Спустя три года бывший летчик стал первым помощником капитана баркаса, а 1956 год встретил капитаном небольшого буксира.

Но еще до того с ним могли случиться новые неприятности. В конце сороковых наметилась вторая волна посадок летчиков, побывавших в плену. Дело в том, что с конца войны в распоряжении «органов» имелись переданные союзниками трофейные материалы, относящиеся к пленным. Видимо, наконец до этих материалов дошли руки (прежде было не до того). К их числу относились трофейные документы немецкой разведки, касавшиеся побывавшего в плену Героя Советского Союза Василия Меркушева, в том числе протокол его допроса немцами от 26 июля 1944 года. Согласно протоколу, на все предложения перейти на немецкую военную службу он отвечал отказом. Но летчик подтвердил сведения, как он полагал, уже устаревшие, которые содержались в найденной в его личных вещах записной книжке. Там были пометки о местах дислокации частей 1-го авиационного корпуса. До ареста Меркушев успешно прошел фильтрацию и четыре года продолжал службу в качестве заместителя командира авиадивизии. В сентябре 1949 года его приговорили к десяти годам лагерей.

Михаил Девятаев с женой и сыном, 1948 год

Девятаев, речфлот, 1955 год

Подобная история случилась с девятаевским земляком и товарищем по несчастью Сергеем Вандышевым. После плена он вернулся в свой авиаполк, участвовал в штурме Берлина, а в августе 1946 года был демобилизован. В 1948 году при разборе немецких документов обнаружились протоколы допросов Вандышева немцами, к тому моменту вернувшегося в Саранск, где он работал преподавателем военного дела в женской гимназии. Против него возбудили уголовное дело, материалы которого частично опубликованы историком Людмилой Сандиной. «Я жалею сейчас, почему не разбился при падении самолета, а остался в живых», – говорил Вандышев следователю, но свою вину в выдаче военной тайны отрицал. В его пользу свидетельствовало то, что на одном из протоколов его допросов немецкий офицер-переводчик написал: «Так как Вандышев убежден, что своими показаниями не сообщит ничего нового немецкому командованию, то на вопросы отвечает вежливо и по возможности исчерпывающе». Тем не менее ему поставили в вину излишнюю откровенность. Сам Вандышев объяснял ее так: «Мне известны такие факты, когда многие командиры погибали в фашистских застенках, не сообщив ни одного слова немцам, но я не хотел такой глупой смерти… Я хотел умереть так, чтобы меня помнили и учились впредь на моих