довелось мне быть полным коммунистом на бумаге… И вот на сегодняшний день я не коммунист, а ведь, не будь войны, я бы 17 лет был бы им. <…> Остаюсь большевиком! А в душе коммунистом». Слова искренние, хотя и нескладные. Немного напоминают ответ Чапаева на вопрос мужиков «А ты за большевиков али за коммунистов?» – «Я за Интернационал!»

«Как-то глубокой осенью ко мне приехал Михаил Девятаев, мой друг и побратим, – вспоминал Кривоногов. – После войны мы на время словно бы потеряли друг друга – каждый определял свою мирную жизнь. Мы провели ночь в воспоминаниях о пережитом».

Вероятно, их воспоминания касались не только военных лет, послевоенных – тоже. «Меня неоднократно вызывали в органы МГБ, – писал Кривоногов, – допрашивали, глядя на меня как на преступника». После войны всех побывавших в плену периодически вызывали на допросы в «органы». В одном только Государственном общественно-политическом архиве Пермской области имеются материалы на 14,5 тысячи бывших военнопленных, состоявших на оперативном учете органов госбезопасности. Допрашивали не торопясь – скажем, согласно упоминавшемуся уже протоколу от 24 января 1949 года, допрос Кривоногова продолжался аж 6 часов. Были еще беседы с родными и близкими этих людей. «Меня то и дело в спецчасть вызывали, спрашивали, что муж рассказывает, – вспоминала Фаузия Девятаева. – Говорю: «Ничего не рассказывает». – «Ну хорошо, когда вы с ним вдвоем, что он говорит?»

Тем не менее времена постепенно менялись. В середине 50-х страна впервые услышала о подвиге защитников Брестской крепости. «Десять лет назад Брестская крепость лежала в забытых и заброшенных развалинах, а вы – ее герои-защитники – не только были безвестными, но, как люди, в большинстве своем прошедшие через гитлеровский плен, встречали обидное недоверие к себе, а порой испытывали и прямые несправедливости». Это я процитировал «Открытое письмо героям Брестской крепости», автор которого писатель Сергей Смирнов добивался восстановления доброго имени героев и освобождения тех из них, кто был невинно осужден. Кривоногов не мог не слышать популярнейших радиопередач, которые вел писатель, и не думать о себе и других защитниках границы в Перемышле.

Идеологический сдвиг в этом отношении случился после публикации в «Правде» шолоховской «Судьбы человека» в 1957 году. Пять лет оставалось до публикации в 1962 году солженицынского рассказа «Один день Ивана Денисовича», посвященного судьбе другого солдата, оказавшегося после немецкого плена в советском лагере.

Но еще до того, 17 сентября 1955 года, была объявлена амнистия «в отношении тех советских граждан, которые в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. по малодушию или несознательности оказались вовлеченными в сотрудничество с оккупантами». Правда, военнопленных указ напрямую не коснулся. Говорить об их судьбе начали после XX съезда КПСС, на закрытом утреннем заседании которого 25 февраля 1956 года Никита Хрущев выступил с докладом, разоблачавшим «культ личности Сталина».

Важную роль в изменении отношения к военнопленным сыграл маршал Жуков. В июне 1956 года он представил в ЦК КПСС записку, на основании которой ЦК КПСС и Совет министров СССР 29 июня 1956 года приняли секретное постановление «Об устранении последствий грубых нарушений законности в отношении бывших военнопленных и членов их семей». Правда, маршал не всегда был столь к ним заботлив. Главнокомандующий войсками союзников в Европе Дуайт Эйзенхауэр вспоминал, как Жуков услышал от него, что американцы обеспечивали попавших в плен солдат вермахта по рационам, принятым для американских военнослужащих – по причине нежелания дать противнику предлог плохо обходиться с пленными из США. По словам Эйзенхауэра, Жуков на это заметил: «Но что вам до солдат, захваченных немцами?! Они попали в плен и уже все равно не могли дальше сражаться!»

В этом документе советская власть, наконец, «осудила практику огульного политического недоверия к бывшим советским военнослужащим, находившимся в плену или окружении противника». Были упомянуты спецлагеря НКВД, где побывавшие в плену «содержались почти в таких условиях, как и лица, содержавшиеся в исправительно-трудовых лагерях», и репрессии в отношении «большого количества военнослужащих, честно выполнивших свой воинский долг и ничем не запятнавших себя в плену». Говорилось и о лишении денежных пособий и других льгот их семей, и о незаконных ограничениях в их трудоустройстве.

Девятаев в переписке с Кривоноговым ругает «бюрократов, коверкающих жизнь людей», которые «до сих пор боятся слов «плен» и «пленные», из-за которых «мы не можем получить должную долю заслуг…» Советует ему: «Напиши т. Жукову, он был в беде из-за культа, он поймет».

Девятаев имел в виду то, что вскоре после войны Сталин отправил маршала в опалу. Под каким предлогом? 20 января 1948 года Политбюро приняло постановление, где говорилось: «Будучи обеспечен со стороны государства всем необходимым, тов. Жуков злоупотреблял своим служебным положением, встал на путь мародерства, занявшись присвоением и вывозом из Германии для личных нужд большого количества различных ценностей».

Ну, вообще-то, в среде фронтовиков такое не считалось уж слишком зазорным. «…Трофейная Япония, трофейная Германия, пришла страна Лимония, сплошная Чемодания», – пел Высоцкий, чье детство пришлось на первые послевоенные годы. Девятаев, понятно, не мог привезти с войны трофеи, но кое-что ему перепало сразу после приземления за линией фронта. «После перелета столько ценностей мне натаскали ребята, – вспоминал он годы спустя. – Помню, золотой крест был вот такой, с рубинами. В Ольденберге сейф они нашли, разбили, принесли все. У меня столько бриллиантов было. Целая коробка. Кресты золотые были. Все у меня украли». Он имел в виду то, что ценности отобрали при фильтрации.

Кривоногов советом Девятаева воспользовался – в архиве сохранилась копия его «рапорта министру Жукову». В нем он писал о том, как ему никто не верит, как все «усомнились в возможности совершенного нами», о том, что «ощущал недоверие» и его «неоднократно вызывали в органы и допрашивали, глядя как на преступника». «И в гражданских организациях на меня смотрят как на человека, не внушающего доверие, как на изменника родины… До глубины души потрясенный несправедливостью, я обращаюсь к вам с просьбой снять с меня это незаслуженное грязное пятно».

Иван Кривоногов, Михаил Девятаев, 1957 год

В момент написания письма Жуков еще был при власти, возвращенный туда ненадолго Хрущевым. Но вскоре отношение к нему изменилось. Посвященный военнопленным пленум ЦК с докладом Жукова собирались созвать, да так и не созвали. Зато в октябре 1957 года провели другой пленум, на котором Жукова освободили от должности министра обороны СССР, поскольку «при личном участии т. Жукова Г. К. в Советской армии стал насаждаться культ его личности». Так что можно сказать, Маршал Победы «был в беде из-за культа» дважды.

«Полковник Сергеев»

15 августа 1957 года Девятаев получил звание Героя Советского Союза. Как он не раз уверял, наградили его по инициативе академика Сергея Королева. «Когда в 1957 году мне дали Героя, я поинтересовался у генерал-майора авиации Ивана Пархоменко,