Фонарик в моей руке зажжен, белый свет пытается рассеять эту темноту, но его мощности хватает разве что осветить мне путь ступенек на пять-шесть ниже, а дальше… опять темнота. И я боюсь. Какой-то первородный страх шепчет мне на ухо, что дальше идти нельзя, там что-то есть. Что-то зловещее. И опасное. Что-то, с чем мне нельзя встречаться ни при каких обстоятельствах. И это «что-то» наблюдает за мной, ждет… выжидает.

Ноги трясутся, и эту дрожь мне не унять. Живот крутит от страха. Пальцы немеют от разливающегося изнутри холода и, постояв еще с минуту, я разворачиваюсь и спешно покидаю станцию.

Найти в себе смелость спуститься я так и не смог.

— Такими темпами ты однажды сможешь ночевать на станциях, — говорит дожидавшийся меня на выходе Митяй, куском какого-то пластика расковыривавший шов между двумя настенными плитками. — Что, и на этот раз струхнул?

Ничего не отвечаю, просто прохожу мимо, злясь на самого себя за то, что действительно струхнул. Митяй бросает свое занятие по изведению из шва затирки и догоняет меня, закидывая руки за голову.

— Да ты не расстраивайся, — говорит он, и желание въехать кулаком по конопатому носу начинает зудеть на костяшках, — может однажды ты все-таки сможешь спуститься на платформу. Я вот на полном серьезе предлагаю тебе начать бороться со страхом темноты в тоннелях. Из них, если что, бежать легче — по прямой. А со станции как убежать? Вверх по лестнице? Запнешься еще!.. Ударишься носом о ступень и… кровь, кровь, кровь!..

Митяй противно хихикает, видно считая, что кровотечение из носа это что-то забавное. А вот и нет, ничего забавного в этом нет, не считая гнусавого голоса из-за сломанной переносицы. И то, забавно будет слышать такой голос только в том случае, если он принадлежит кому-то другому.

По дороге мы еще немного поболтали. Меня уже не удивляет, что Митяй так свободно перемещается по городу, когда другие дети просиживают штаны в стенах лагеря. Я даже как-то спросил его об этом, мол, как же так получается? На что Митяй ответил, пожимая плечами: «А кто мне запретит?».

И все же за этой его дерзостью что-то скрывалось.

— Тебе удалось выяснить, когда именно поезд выдвинется наверх, и по каким путям поедет? — задаю я интересующий меня вопрос.

Митяй извиняется и виновато качает головой.

— Нет. Князь тщательно скрывает любую информацию, касающуюся поезда.

— Но ты ведь как-то услышал, что вскоре в лагере будет пополнение.

— Вот именно, — говорит он чуть обиженно, — услышал. Потому что кое-кто слишком громко разговаривал. А именно Вано. Вообще никак в толк не возьму, зачем Князю доверять такому придурку?

И ведь не поспоришь.

— Как я понял, — продолжает Митяй, — Вано поручили обеспечить безопасность новоприбывшим. Ну… чтоб их встреча с «горожанами» не состоялась раньше времени.

— А то придется снова наверх пониматься, так?

Митяй щелкает пальцами, оценивая шутку.

— Именно! — Но улыбка быстро сходит с его лица. — Прости, что ничем помочь не могу.

— Все нормально. Я и не думал, что тебе удастся хоть что-то разузнать.

Митяй заметно поник, и я спешу перефразировать только что сказанные слова.

— Я про то, что узнать об этом вообще невозможно, а ты… — Сложно подобрать слова поддержки, когда и сам бы от нее не отказался. — В общем… я благодарен за все, что ты для меня делаешь. Без тебя я бы уже давно сдался.

Митяй буквально расцветает, в глазах появляется живой блеск, и он улыбается, самодовольно трет до красноты кончик своего носа.

— А как же иначе? — спрашивает он не то у меня, не то утверждает сам себе. — Мы же друзья!

Ну да, друзья.

Еще несколько дней спустя я просыпаюсь посреди ночи от шума.

Шум этот был странным, непривычным и далеким, словно рокот грома приближающейся к дому весенней грозы. Не понимая, где сон, а где явь, я продолжаю лежать с закрытыми глазами, не то в попытках окончательно проснуться, не то в попытке вернуться в свое сновидение, сюжет которого уже успевает выветриться из головы, оставляя после себя лишь глубокую пустоту и вопрос: «А был ли сон?».

Действительно, а снилось ли мне что-то? Вроде бы снилось, но как слово, что вертится на языке, но никак не вспоминается, чтобы быть произнесенным, так и сон в моем сознании рассеялся, оставив после себя холодное ничего. Признаться, сны мне снятся все реже и реже, а ощущение, что ночь прошла, стоило мне только закрыть глаза и вновь открыть их, одолевало все чаще. Как следствие, я не высыпаюсь, но выкроить для себя послеобеденный сон не решаюсь по соображениям безопасности. Ночью мне опасаться некого, кроме как «горожан», но все входы в мое убежище надежно заперты, а значит, им не пробраться внутрь и не застать меня врасплох.

Некоторые люди перед сном читают молитвы, кто-то идет в душ и чистит зубы, другие же читают книги, а мой ритуал — проверить, все ли входы в стоки закрыты? Однажды я настолько устал, что сил на проведение этого ритуала попросту не было. Наплевав на все, я попытался заснуть, однако неприятное чувство так и царапало затылок, настойчиво заставляя меня подняться. И я поднялся. Доковылял до одного входа, потом до другого — разумеется, оба они были открыты мной же утром, как пути экстренного отступления от опасности — и только после того, как я убедился, что все закрыто и ничто извне не сможет проникнуть в мое убежище, я вернулся в свою каморку и заснул.

От всех этих мыслей сон окончательно пропал, сознание стало бодрым и, открыв глаза, я вглядываюсь в привычную для меня темноту, видя знакомые очертания стен. Грохот исчез так же внезапно, как и появился, снаружи вновь стало тихо. Запоздало пытаюсь найти этому грохоту объяснение. Что же могло так рокотать? Залетевший в вентиляцию города сквозняк из верхнего метро?.. Или кто-то решил устроить ночное веселье по улицам города? Перебираю в голове знакомые звуки и сопоставляю их с тем, что слышал сквозь сон.

Может, мне показалось, и никакого шума не было?

Но когда осознание того, что я все проспал, и это рокотали колеса поезда, цепляясь за металлические рельсы, меня начинает трясти. Я вскакиваю со своей импровизированной кровати и бегу наружу без автомата, без части одежды, босиком.

Рельсы проходят неподалеку от моего убежища, но вскоре прячутся в тоннеле и уходят вглубь на «подземную» станцию, куда я в здравом уме никогда не сунусь. Особенно ночью.

Оказавшись на улице, я делаю несколько глубоких вдохов, в легкие попадает относительно чистый