— Ты не слушаешь? — спросил Куцейко.

— Почему? — Я поднял на него глаза. — Очень даже внимательно слушаю.

— Так вот я и говорю, — продолжал Шурик, — что есть исключения из правил, когда картину художника признают величайшим произведением изобразительного искусства, в то время как она вовсе таковой не является. Взять, к примеру, «Черный квадрат» Малевича. Умный человек, постояв пару минут перед картиной и уяснив, что его надули, отходит с глубокомысленным видом, не желая признаваться, что оказался обманутым. А глупый старается подражать умному и не только не признается, что ничего не понял, но и пишет об этой картине толстенные трактаты. Никто не желает признаваться, что испытывал перед полотном тот же недоуменный ступор, что и баран перед новыми воротами. К мнению же ребенка, который мог бы указать пальцем и воскликнуть: «А король-то голый!», — в наше время, к сожалению, никто не прислушивается. Гениальность же настоящего художника заключается в том, чтобы как можно убедительнее отобразить в своем произведении чужой внутренний мир, еще лучше — совокупность разных миров. И чем меньше творец будет искривлять эти миры через призму собственного «я», тем лучше для полотна. Именно в этом состоит настоящее искусство. Ты со мной не согласен?

Я усмехнулся. Не словам «вольного художника», а тому, 'что почти ничего не пропустил из его пространной речи.

— Тебе неинтересно?

Я закурил, глубоко затянулся и на выдохе честно признался:

— Неинтересно.

— Почему? — удивился Шурик. Именно удивился, а не обиделся, как сделал бы это прежний «вольный художник».

— Потому, — ответил я ему его же словами, — что проблемы твоего внутреннего мира не совпадают с проблемами моего внутреннего мира. Надеюсь, я понятно высказался?

— По-онятно… — Шурик погрустнел. — Ты ведь не художник…

— А ты хотел, чтобы я пел дифирамбы твоему гению?

Вопреки ожиданию Куцейко рассмеялся.

— Нет уж, спасибо. Общением среди себе подобных сыт по горло. Все тычут друг в друга пальцами, кричат: «Ты — гений! И я — гений!» — только вот почему-то никто из окружающих этого не замечает. —Он смахнул улыбку с лица. — Просто мне захотелось поделиться с тобой своими мыслями. К сожалению, разговора не получилось. Извини.

В который уже раз за сегодня я убедился, что передо мной сидит совсем другой человек. Шурик не обиделся на меня, не замкнулся в себе, как произошло бы ранее, и даже извинился с достоинством.

— Тогда вернемся к нашим баранам, — опять пользуясь его терминологией, сказал я. — К тем проблемам наших внутренних миров, которые между собой соприкасаются. Я правильно излагаю твою теорию?

— Где-то так.

— Мне почему-то кажется, что ты шел ко мне вовсе не за тем, чтобы поплакаться в жилетку, а заодно изложить свою теорию восприятия искусства. О чем еще ты хотел со мной поговорить?

— Ты прав, — согласился Куцейко. — Хотя для меня первый разговор был наиважнейшим. Жаль, не получилось. Я живу чисто духовным миром, ты же, похоже, материалист до мозга костей.

Я криво усмехнулся. Знал бы «вольный художник», какой «материальный» мир меня окружает!

— А шел я к тебе с конкретным предложением. Ты, как и я, — Шурик указал на тарелку, где «грызун» доедал последнюю креветку, — обладаешь паранормальными способностями. Одна государственная служба, занимающаяся аномальными явлениями, чрезвычайно заинтересована в сотрудничестве с тобой. Поверь, страшного ничего нет — я уже на нее работаю. Два часа в день медицинских обследований, не наносящих здоровью никакого вреда, а затем — свободен. И платят хорошо. Я, например, бросил все халтуры и замыслил написать что-нибудь действительно стоящее.

«Ах, Серебро, Серебро! Не утерпел! Как же сильно я вам нужен, если ты уже на следующий день после первого разговора подсылаешь ко мне эмиссара?»

— Спасибо за предложение, — корректно кивнул я. — Обещаю подумать.

— Думай, — пожал плечами Куцейко. — Каждый волен выбирать, насиловать тебя никто не собирается.

Он полез в карман, достал деньги и стал отсчитывать купюры, чтобы расплатиться.

— Не надо, — сказал я и выложил на стол стодолларовую банкноту. — За обед плачу я.

Куцейко посмотрел на купюру, перевел взгляд на свои рубли и саркастически хмыкнул.

— Ответ понятен, — с сожалением вздохнул он. — Если у тебя водятся такие деньги, то ты не видишь смысла в сотрудничестве. А мне необходим спонсор. Творческому человеку без спонсора тяжело.

Он встал, протянул руку. Я пожал ее и задержал в своей.

— Ну и как? Написал уже что-нибудь?

— Пока нет, — бесхитростно засмеялся Шурик. — Но замыслов… полная голова!

— Успехов! — сказал я, отпуская руку. И почудилось, что из ладони с легким шорохом выскальзывает холодное змеиное тело.

— Тебе тоже, — кивнул Шурик и направился к выходу. Твердой походкой уверенного в себе человека.

Мысленно я искренне пожелал «вольному художнику», чтобы его новая картина оказалась чем-то действительно стоящим, а не очередным унылым глазом на бугристом фоне ультрамарина. Килограммы художественной масляной краски в наше время дорого стоят, хотя дело в искусстве вовсе не в цене краски.

Провожая глазами Куцейко, я заметил, как за столик к Алле подсел молодой чернявый парень с бутылкой шампанского. Парень улыбался, балагурил, однако Алла отвечала сквозь зубы, морщилась, не собираясь принимать его ухаживания. Ничего, девочка, это ты сегодня такая, завтра-послезавтра все забудется…

Мне вновь стало грустно. Начиналась полуденная жара, но на душе было пасмурно, словно накрапывал монотонный осенний дождь. Я посмотрел на бутылку водки. Напиться, что ли? Заняться все равно нечем, а водка с пивом и мозги дурманят, и желудок прочищают.

— Он? — вдруг услышал я за спиной.

— Он, он, — заверил знакомый голос.

— Роман!

Я обернулся. По пожухлой от жары траве газона ко мне приближались Андрей с Махмудом. А они каким образом здесь оказались? В наборе случайностей произошел явный перебор. Не слишком ли много за сегодняшнее утро «привидений»? Прямо-таки косяком пошли, как мухи на мед. Образно говоря, вечер начинал «удаваться» с утра.

— Привет, Роман!

— Привет.

Ребята остановились у ограды.

— Ждешь кого-то или просто так сидишь? — спросил Андрей, кивая на накрытый столик.

— Уже просто так. Присоединяйтесь. До пятницы я совершенно свободен! — ответил я знаменитой фразой милновского Пятачка, хотя, так же как сказочный персонаж, абсолютно не представлял, чем буду заниматься в пятницу.

Ребята не заставили себя упрашивать. Перемахнули через ограду и сели за столик. Интересно сели. По обе стороны от меня, вроде бы и на расстоянии, но так, словно взяли в клешни, и в то же время для их перекрестных взглядов открывался круговой обзор. Я уже и не знал, что подумать. Слишком много сегодня случайностей, чтобы не придавать им значения. С другой стороны, возможно, я стал чересчур мнителен и теперь, обжегшись один раз, дую на воду? Лучше бы я ошибался в своих подозрениях и ребята оказались обыкновенными парнями, какими они представлялись мне на ипподроме. Не хотелось в очередной раз разочаровываться.