ее Тамерлан не читал. Я видела эту сцену со стороны. Отец снял тюбетейку, погладил свою бритую голову, похвалил поэму и выставил счет: калым в тридцать четыре барана — и Джумагуль будет твоей. — Джума тут неожиданно прибавила крепкую по звучанию фразу на неизвестном телкам наречии — видимо, на том языке, на котором проекция ее разговаривала в потусторонней иллюзии. Фраза эта явно касалась отца и не содержала ничего хорошего. Затем она снова перешла на доступный пониманию язык: — Тридцать четыре барана за одну телку! Да и откуда Тамерлан мог это взять? Отец надел тюбетейку и снова запел. На Тамерлана упали несколько розовых лепестков. Слава Аллаху, проекция моя являлась смесью многих не только восточных, но и азиатских народов, и поэтому в крови у меня, случалось, вскипало ощущение вольности и свободы, и в данном случае я повела себя как киргизка, которой была моя бабушка, никогда не носившая паранджу: мы сбежим, подумала я, чтобы быть вместе, а там, возможно, Аллах все и уладит, встанет на нашу сторону! На следующий день друг Тамерлана свозил нас на старой повозке, называемой араба и запряженной проекционным осликом, в труднодоступный кишлак, к мулле, и мы совершили тайный обряд венчания — тайный никах, таким образом, не нарушив закон, правда, не полностью соблюдя его. Наступившей же ночью, прихватив кое-какие необходимые вещи, покинули наш городок и направились в сторону гор, держась за руки. Цвели сады, пели птицы, было еще не жарко. На второй день мы достигли предгорий и по тропинкам стали подниматься вверх, направляясь в одну долину в горах, не посещаемую проекционными призраками, поскольку она имела дурную славу: говорили, там живут духи… Еще через день, почти в темноте мы вышли к длинному снежному перевалу и ночевали под навесом скалы, постелив на камни небольшую кошму, захваченную с собой Тамерланом. А утром увидели на снегу стаю странных — синих волков, о которых слышали в детстве. Говорили, синие волки эти — свирепые существа, встреча с ними очень опасна, но они не тронули нас, наоборот, как-то мирно двигаясь позади, проводили до конца перевала. Правда, я дрожала от страха… Наконец, мы спустились в долину, построили маленькую кибитку — маленький домик из камней, глины и веток, и прожили в этом убежище месяц. Иногда, на окружающих скалах мелькали какие-то непонятные огромные тени… Возможно, как я теперь понимаю, это были Тени теней, сама же долина представляла собой межплоскостное пространство… Но никакой тревоги по поводу мелькающих духов мы не испытывали, считая, что они охраняют нас. Мы наслаждались. Тамерлан приносил мне цветы, эдельвейсы и горные маки, под нами была земля, наверху — небо, где постоянно парил хищный беркут, и еще за нами следил со скал снежный барс. Тамерлан любил рассматривать звезды, и незадолго до нашего бегства мой дедушка Исаак подарил ему совсем небольшую, подзорную складную трубу — военный трофей, — так что барс наблюдал за нами, а мы за ним, в эту трубу, которую Тамерлан взял с собой — как единственную принадлежащую ему ценную вещь… Как-то раз, пока мы ходили к ручью за водой, барс похозяйничал в нашем доме: все вещи были раскиданы, истрепанная кошма валялась снаружи… Но нам это даже понравилось: над домом парила птица, а в самом доме появилась и кошка, и это создавало ощущение какой-то гармонии… Ну, а потом появились потусторонние призраки на конях, спускавшиеся в долину. Мы испугались и, спасаясь от призраков, побежали к ближайшим скалам, стали карабкаться к небесам… Призраки, бросив коней, — за нами. Вскарабкавшись, мы оказались на ровной площадке, другой край которой обрывался в глубокую пропасть. Там-то нас и догнали. Мы, взявшись за руки, стояли спиной к обрыву. Главным тут был отец, который сказал: «С тобой, Саади, будет еще разговор, а ты — это мне! — иди в свое стойло, корова!» Ну, Пастух, я и пошла, не выпуская руки гордого Тамерлана.

Тут неожиданно выяснилось, что Пастух совсем не уснул, напротив, зашевелившись, он скрутил очередную козу, выпустил дым и сказал:

— Душещипательно, говоря неправильным языком, но скотина тебя не поймет, история не скотская.

— Значит, Пастух, Тамерлана я любила не по-коровьи, не сущностью? А я-то думала… думала… думала…

— Скажи-ка, Джума, — перебил телку Пастух, — а у вас было чувство, что вы парите над облаками?

— Да, Пастух, было такое чувство, правда, облаков за весь этот месяц не было.

— Скажи, Джума, а чувствовала ли ты под ногами обычную твердь?

— Нет, не чувствовала, я как будто летала, даже когда двигала тяжелые камни, строя наш дом.

— Скажи, Джума, а что ты испытывала, когда кидала свое бесплотное тело в обрыв?

— Я чувствовала, Пастух, что не лечу в эту самую пропасть, но, наоборот, воспаряюсь куда-то вверх, к небу, и что нас с Тамерланом не разлучить, тем более не купить какими-то там тупыми баранами, которых перед самым прыжком я просто возненавидела.

— Я полагаю, Джума, — сделал вывод Пастух, — что история ваша относится к небу, где происходит невидимое, загадочное и недоступное нашему пониманию… Любовь подобного рода не находит убежища в проекционной иллюзии, где иллюзорные обстоятельства всегда убивают ее, и… поэтому произошло раздвоение: одна составляющая твоя часть удалилась на небо, бесплотная же тень мелькнула в обрыв, но ситуация эта никак не относится к Божественной плоскости, поскольку сущности ваши, я думаю, не встретились здесь, в стаде, поскольку обычно, если корова и бык повстречаются в нашей плоскости для любви, то их проекции в потусторонней иллюзии приобретают такую великую силу, что могут уничтожить все помехи вокруг, но никак не уничтожатся сами. Так что — история небесная, и Тамерлана, в том твоем прошлом, к которому ты движешься по этой дороге, ты не увидишь.

— Я знаю коня по имени Тамерлан, — вмешалась тут Ида, — он так бесстрашен, что не уступает дорогу быкам, и некоторые из них даже побаиваются его. Это черный огромный конь с чуть рыжеватой гривой, стать у него — загляденье, даже на мой, чисто коровий взгляд.

— Вот видишь, Джума, возможно, тень твоего Тамерлана была тенью коня, — еще раз подытожил Пастух, — так что сущностная любовь между вами была вдвойне невозможна. Теперь, — продолжил Пастух, — раз уж я взялся за козы, — пусть расскажет свою историю Мария-Елизавета, поскольку на этот раз она решила пройти все столбы, миновать нулевой и стать полноценной коровой, а для этого просто необходимо освободиться от всякой проекционной бессмыслицы, которой в голове у Марии-Елизаветы больше, чем у вас всех, вместе взятых. Рассказывай, Мария-Елизавета, была ли в твоей проекционной