уловят, — ответила Ида. — Я, к примеру, уловила эту тональность только после третьего круга, после того, как один черный бык…. впрочем, это не относится к делу. Но я и без мычания скажу: сущностью корова и любит.

— А существует, Пастух, Божественная любовь, которая не оставляет плодов? — спросила Танька-красава.

— Ты, может быть, имеешь в виду лишь чувственную сторону дела, категорию чувств, как в потустороннем нигде, которая оставляет следы в этой самой душе, которой нет у скотины? Скажу тебе так: есть в нашем великом стаде странные исключения, и вы постепенно, по ходу дороги познакомитесь с ними… Не все, как я уже говорил, исходящее от Создателя и Намерения понятно нам, Пастухам, и даже Хозяину, и в том особенно, что появляется нового в области скотских чувств, сущности разбираются лучше и сами делят ниспосланное на плоскость из непостижимых сфер на нежелательное и допустимое, никчемное или нужное. Для меня лично тема скотской чувствительности и любви очень сложна, я бы даже сказал, довольно закрыта, и в этом смысле я постоянно уличаю себя в том, что, обсуждая с коровами их личные отношения с быками — что обсуждать они очень любят, наевшись вдоволь травы и жуя свою жвачку, лежа где-нибудь на лугу, — я постоянно обращаюсь к примерам из проекционной иллюзии, в которой чувства мертворожденных теней просты, примитивны и ограниченны, хотя считаю эти примеры неправильными для плоскости, поскольку сущностные чувства скотины — которую проекционные тени определяют всегда как крайний пример бесчувственного создания, даже обзывая бесчувственной скотиной того, кто не реагирует на чувства другого, — сущностные эти чувства намного более сложны и отличаются от проекционных своей глубиной, не имеющей дна.

28. Любовь в горах

— А может ли, Пастух, — спросила Джума, — проекционная тень любить сущностью, как корова?

— Может, конечно, но для чего ты это спросила?

— Я, Пастух, — сказала Джума, — подумала, что, возможно, та единственная проекция, которую я потеряла в мертворожденной иллюзии из-за любви и которую не так уж особенно и хочу заиметь снова, как раз и любила сущностью, по-коровьи, и тогда опыт этот пригодится мне и на этой дороге, пускай даже на каком-нибудь третьем или шестом витке. Надо же набираться ума!

— Здесь, — ответил Пастух, выпустив очередную порцию дыма, — истории ваших бесплотных теней лишены всякого смысла, и опыт, полученный вами в несуществующем мире, тоже не нужен, поскольку для реальной скотины, пасущейся на поверхности и под сводом, происходящее с призраками является вымыслом и не несет собой поучительности, тем более пользы для набирания сущностного ума. Но, с другой стороны, мы находимся в области последних иллюзий скотины и для того-то и коротаем в этой области тьму, чтобы головы ваши освободились от ненужной, проекционной бессмыслицы для заполнения чем-то существенным и полезным. И поэтому если кто-то из вас хочет поделиться этой бессмыслицей — пусть поделится и освободит от нее свою голову навсегда. Ты, Джума, можешь рассказать нам непоучительную историю своей исчезнувшей тени, и я обещаю тебе, что точно определю, любила ли твоя утерянная проекция сущностью, по-коровьи, или чувство это было вызвано чем-то другим. Историй этих, правда, от телок я выслушал столько, что от них мне хочется спать, и не помогает даже коза, — беда заключается в том, что я слышу во сне, хотя, если крепко усну, не могу отвечать. Но, в случае чего, растолкайте меня, и я отвечу Джуме.

— Итак, Пастух, — сказала Джума, — видит Аллах, у меня был любимый по имени Тамерлан. Не знаю, была ли это проекция молодого бычка или молодого коня, не знаю, но только уверена, что Тамерлан не был призраком козлика или барашка — это уж точно. Точно еще, что я лично вела себя как корова — все признаки налицо: завидев издали Тамерлана, я цепенела, дурела, мычала что-то невнятное, а когда приближалась к нему, то и вовсе теряла дар речи и способность даже пошевелиться. Сам Тамерлан был горяч, как горный скакун, но на Востоке и в Азии, где мы родились, в маленьком городке, необходима степенность, и поэтому Тамерлан сдерживал пыл и вел себя на улице так, как будто только еще ухаживает за мной и боится ко мне прикоснуться. Но мы уже не раз прикасались друг к другу, и оба горели, как говорят, страстным желанием, особенно когда целовались. Тамерлан был юношей из бедной семьи, у него было шесть братьев и восемь сестер, и не каждый день они имели свою лепешку. Их отец играл на перепелиных боях и все время проигрывал. Тамерлан был поэт и часто разговаривал со мной языком великих поэтов, цитируя их. Сам же он каждый день что-то писал, стремясь к совершенству. В комнатке у него висел на стене, как молитва, текинский ковер, привезенный его прадедом из далекой пустыни, стояли кровать, стул и стол со стопкой бумаги, и больше не было ничего. Во дворе, в большом казане, плавала большая изумрудная рыба, принадлежавшая Тамерлану, и он имел с ней общий язык, во всяком случае, я видела, как они разговаривают. Моя же семья была далеко не бедной, у меня было восемь сестер и три брата, и отец наш не играл на перепелиных боях, но заведовал цехом по производству одежды для проекционных теней, превращая эту одежду в реальное золото. У нас было десять проекционных коров, не считая другой — мелкой скотины, и каждый день я приносила своему любимому Тамерлану кувшин молока и большую лепешку, треть которой он отдавал своей изумрудной рыбе, и я боялась, что вскорости он угостит этой рыбой меня — как это сделала в одной книге проекция одного влюбленного скакуна, убив любимую птицу и сварив из нее суп ради своей любимой проекции — одной, как я считаю, козы, падкой на внешние обстоятельства. Чем дальше — тем больше мы с Тамерланом кипели, как два чайника на плите, которую забыли выключить. Кипяток так и шпарил из нас, обжигая нас же самих. Но это было внутри, со стороны же все выглядело благопристойно, согласно обычаям, законам и азиатской или восточной скромности. Прошла зима, теплая в наших краях, и зацвел персик в нашем саду. Теперь каждый день мой отец сидел на скамейке под цветущим розовым деревом и, глядя на близкие горы со снежными шапками, пел песни от хорошего настроения. Тамерлан, выбрав этот момент, пришел и признался отцу, что любит меня и хотел бы на мне жениться. И прочитал моему отцу поэму, написанную зимой, где воспевал наши чувства. Странно, но мне