— Вот теперь я слышу слова настоящего командира, — усмехнулся майор. — А то было подумал, что тебя подменили. Правильно, германский солдат никогда не опустится до того, чтобы драться с гражданскими, а тем более бить женщин и детей. Для этого есть полицаи и прочие сволочи. Я горжусь тобой, Петер, ты показал себя настоящим офицером. И поступил правильно — нельзя допустить, чтобы было чрезмерное насилие по отношению к жителям, это очень озлобляет людей, настраивает против нас. Хватит одних партизан…

— А что будет со мной? — спросил Макс.

— Ничего, — пожал плечами Хопман. — Я приказал оформить гибель Мильке как случайность — попал под дружеский огонь. Бывает… Разумеется, я напишу семье, что он погиб как герой и верный сын Рейха. Пусть думают, что было именно так. Правда, поверь, никому не нужна… Мильке, если разобраться, сам виноват — не выполнил приказа. К тому же был слишком вспыльчивым, горячим и часто, как выяснилось, ссорился с сослуживцами. А после гибели младшего брата вообще потерял голову, стал неуправляемым. Мог такого натворить! Так что все к лучшему…

Макс кивнул — разумеется, герр майор, все к лучшему. Одним негодяем меньше. И по поводу письма тоже с вами согласен — правда никому не нужна. Она редко бывает приятной, чаще же — неудобной и горькой, и говорить ее — отнюдь нелегко. Что бы ни утверждал по этому поводу известный русский писатель…

* * *

Единственной хорошей новостью за последнее время было возвращение Ремера. Макс по-настоящему ему обрадовался — Генрих, по сути, стал его другом. Единственном в этом мире. Хоть знакомы они были всего ничего, но Максу иногда казалось, что он знает Ремера всю жизнь. Так иногда бывает: прожил полжизни с человеком, а потом бац — и выясняется, что ты его совсем не знаешь. Или наоборот — только что познакомились, а уже чувствуется, что это родственная душа.

У Макса в его реальности было мало друзей — по сути, почти никого. В школе отношения с одноклассниками как-то не сложились, хотя и открытых конфликтов почти не было, а в институте каждый был сам по себе, занимался своими делами. Времена тогда стояли трудные, переломные, и сокурсники выживали кто как мог. Тут уже не до дружбы.

Конечно, Макс всегда старался поддерживать приятельские отношения с одногруппниками, но без особого энтузиазма. После окончания института он исправно появлялся на встречах выпускников, но в основном для того, чтобы похвастаться своими успехами: отличной работой, новой машиной, достатком в доме, хорошей семьей — красавицей-женой и лапочкой дочкой. Остальные занимались тем же — демонстрировали благополучие и карьеру. Неудачников на их встречах не было — они просто стеснялись приходить.

Единственным относительно близким человеком для Макса стал Борька Меер, с ним он общался много и охотно. С Борькой они вместе учились в одном классе, потом вместе поступили в институт и пять лет сидели на одной студенческой скамье. Ухаживали за симпатичными сокурсницами, бегали на свидания, пили в соседней забегаловке жидкое, мутноватое пиво…

Но после института Борька сразу уехал в Германию — поступать в Берлинский университет. Окончил магистратуру, получил хорошее образование, устроился на работу, даже женился на натуральной немке. В общем, онемечился по полной, вернулся, так сказать, к историческим корням. Борька стал отличным работником, старательным, исполнительным, аккуратным, со временем дорос до заместителя управляющего в крупной компании.

Поначалу, конечно, ему пришлось туго, вкалывал по двенадцать часов в сутки, рвал жилы, но потом все устроилось — накопил денег, купил машину, квартиру в неплохом районе Берлина. За годы на чужбине не разбогател (по российским меркам, конечно), но по немецким стандартам, стал вполне зажиточным человеком. Настоящим бюргером! Теперь мог похвастаться новеньким «мерсом» и солидным счетом в банке. Детей у Борьки, правда, пока не было…

Макс не терял с ним связь — регулярно звонил, делился новостями. Даже помог заключить пару выгодных контрактов с российскими фирмами. За что Борька снабжал его полезной информацией, помогающей лучше ориентироваться на западноевропейском рынке. Так что дружба и бизнес у них шли рука об руку. К взаимному удовольствию.

Но Борька находился в Германии, а дома, в России, Максу пообщаться было почти не с кем. Имеется в виду — просто, по-мужски. С женой — совсем другие, семейные отношения и разговоры, а на работе тесного контакта с коллегами не получалось.

Приятельские отношения и дружба не приветствовались в их компании — считалось, что в офисе должна царить исключительно деловая атмосфера. Конечно, посиделки и выпивки устраивались довольно регулярно — отмечали дни рождения и праздники, но это совсем не то. Корпоративные вечеринки тоже подчиняются строгим правилам, и нормы поведения на них обычно оговариваются. Это продолжение работы, но в другом виде. Откровенничать на них не принято. В самом деле — не станешь же изливать душу (даже по большой пьянке) коллеге-менагеру или, упаси боже, секретарше шефа?

Так что возвращение Генриха в батальон стало для Макса хорошим известием. Первым за три недели. Бои шли тяжелые, кровавые, батальон нес большие потери, и от роты Макса мало что осталось…

Генрих Ремер тоже командовал ротой — вместо выбывшего по ранению обер-лейтенанта фон Клянце. И сражался с Максом бок о бок. Точнее — траншея к траншее, поскольку боевые действия в основном заключались в окопном сидении и отражении многочисленных и настойчивых русских атак. И, разумеется, в нанесении ответных ударов…

Части Красной Армии наступали все активнее и применяли тактику эшелонированного прорыва. Очередная стрелковая дивизия приходила на фронт и атаковала на узком участке — эшелон за эшелоном, полк за полком. До тех пор пока не прорывала оборону. Если не получалось — ее тут же сменяла следующая дивизия…

А у 9-й армии резервов почти не осталось — все выбили. Да и откуда их было взять? Все перекинули на южное направление. Но генерал Модель твердо руководил своими частями и требовал неукоснительного выполнения приказов, невзирая ни на какие обстоятельства. В том числе и на огромные потери. Однако с каждым днем выполнять их становилось все труднее.

Майор Хопман чертыхался, но поднимал изрядно поредевший батальон в очередную контратаку. Не спорить же с командующим! Ему было приказано — не отступать, стоять до конца и по возможности контратаковать. Надо во что бы то ни стало удержать позиции. А то опять недавно выбили из Шеломок. Вот и приходилось отвоевывать утраченное.

В одной из таких атак Генрих Ремер был тяжело ранен. И произошло это, по сути, по его же вине.

Макс давно заметил, что солдаты, побывавшие в домашнем отпуске, часто погибают. Причем в первые же дни после возвращения. Что, в принципе, было объяснимо. За месяц вдали от фронта люди отвыкали от военных реалий, расслаблялись, ну и…

Когда человек постоянно находится в опасности, он быстро учится всего бояться — война заставляет. Ходить по траншее, согнувшись, прятаться за высокий бруствер, падать при первых же выстрелах, никуда не лезть. И, разумеется, лишней инициативы не проявлять. А в отпуске утрачивает эти полезные и, прямо скажем, спасительные навыки. Становится рассеянным, небрежным, беспечным. И ловит свою пулю или осколок.