Продолжая эссе, Паули ссылается на математику как на пример приложения концепции бессознательного вне психологии. И действительно, Кеплер, прикладной математик, часто пользовался идеей архетипа. Геометрия для него была «архетипом красоты вселенной»[358]. Он считал, что математические пропорции «вживлены из вечности в душу человека, сотворённого по образу Создателя»[359]. Как современный пример архетипического фона математических идей, Паули приводит своего первого учителя, Зоммерфельда, чей вклад в атомную теорию включал «поиск простых эмпирических законов, подчиняющихся целым числам». Паули также пишет, что Зоммерфельд «слышал на языке атомного спектра … истинную музыку сфер внутри атома, аккорды интегральных связей, порядок и гармонию, совершенную, несмотря на бесконечное разнообразие»[360]. Зоммерфельдом двигала та же сила, что и Пифагором и Кеплером, хотя для него этот динамизм выражался в орбитах электронов, а не планет. Паули хотел сформулировать общее понятие архетипа так, чтобы включить в него примитивную математическую интуицию, считая математику символическим языком. Обратившись к бесконечному ряду целых чисел и геометрическому континууму как понятиям, стимулирующим воображение, он заключил, что существует архетипический фон, из которого берёт начало вся математика.

Это привело его к рассмотрению непрерывности жизни и «суждения Юнга о том, что архетипы передаются по наследству от предков»[361]. Паули заявил, что влиянием архетипов на эволюцию слишком долго пренебрегали, и современная генетика не даёт ответов на некоторые вопросы[362]. Здесь он бросает вызов неодарвинизму и его концепции бесцельных (случайных) мутаций, цель которой — исключить любую связь с телеологией. Паули задавался вопросом, следует ли учитывать архетип как упорядочивающий фактор в эволюционном процессе. Он утверждал, что неодарвинистская модель не подтверждается ни одним конкретным исследованием. Чтобы она была достоверной, писал он, «необходимо показать, на основе некоей принятой модели, что всё ныне существующее имело достаточные шансы возникнуть в течение эмпирически определённого временного промежутка. Подобных попыток доказательства не предпринималось»[363].

Паули обнаружил, что его мысли об эволюции вновь находятся в согласии с его любимым философом, Шопенгауэром, который, комбинируя восточную и западную философию, писал, что Воля пробивается через узкие места в пространстве и времени, таким образом привнося в природу элемент иррационального. Паули обращал особое внимание на иррациональные явления, которые можно было приписать бессознательному, например, относящиеся к парапсихологии, включая экстрасенсорное восприятие и юнгианскую синхронистичность.

Паули заключает: «Такой взгляд на вещи заставляет ожидать, что дальнейшее развитие концепции бессознательного будет происходить не в узких рамках терапевтического применения, но будет определяться её ассимиляцией в основном потоке естественных наук как применимой к жизненным явлениям»[364].

Выражая свою признательность за статью, Юнг написал Паули (10 октября 1955):

Я изучил [вашу статью], должным образом оценив полноту ваших параллелей [между физикой и психологией]. Мне абсолютно нечего прибавить к написанному вами, за исключением тайны чисел, где я и сам чувствую себя до некоторой степени некомпетентным. … По моему мнению, общая основа психологии и физики лежит не в параллелизме формулирования понятий, а скорее в “древнем духовном динамизме числа”»[365].

Указывая на исторические примеры «архетипической нуминозности числа», такие как И Цзин, пифагорейская философия, каббала и гороскоп, Юнг находил достаточно оснований для определения числа как архетипа. В то время как из-за рациональных предрассудков нуминозность числа не признаётся ни математикой, ни академической психологией, Юнг видел число как архетип, в котором встречаются физика и психология, поскольку «с одной стороны, число считается необходимой характеристикой реальных предметов, а с другой оно безусловно является нуминозным — то есть психическим»[366].

Юнг выразил надежду, что Паули найдёт применение идее числа как архетипа в физике. Считая, что психологии ещё предстоит многому научиться, он практически не ожидал значительного развития этой области в ближайшее время. Сам же Юнг, по собственному утверждению, достиг своего потолка и вряд ли мог сделать какой-то значимый вклад. Он завершает письмо словами благодарности: «То, что вы столь храбро взялись за проблему моей психологии, в высшей степени приятно, и меня переполняет чувство благодарности»[367].

В конце года Паули, получив экземпляр Mysterium Coniunctionis, возобновил переписку с Юнгом.

Паули перевалило за пятьдесят, но те изменения, что он ожидал увидеть в физике, оставались пока лишь в его воображении; однако важнейшей задачей для него стало великое coniunctio «внутреннего спасения». Два эссе показывают уменьшение интереса Паули к теоретической физике. Подтверждает это и письмо к Фирцу с корабля, идущего в Америку (14 января 1956): «Сейчас мне кажется сложным найти что-то — я имею в виду, деятельность — стоящее продолжения. События прошедшего года (включая споры в области физики), как мне кажется сейчас, не могу быть продолжены. Куда ведёт моё путешествие?»[368]

От Вайскопфа и остальных мы знаем, как и из писем Юнгу, что Паули был склонен к мрачному настроению. И в этом случае имелась причина. В следующем письме Фирцу, отправленном две недели спустя из Принстона (27 января 1956) Паули пишет о критической реакции своего коллеги Ренса Йоста на статью «Наука и западная мысль». По словам Йоста, он «нашёл ленивый компромисс между двумя элементами пары противоположностей, всё его видение сильно отдаёт доктриной о спасении и противоположности никогда не соединятся, поскольку “вода слишком глубока”»[369]. Депрессивное состояние зачастую говорит о подавлении бессознательного материала, который следовало бы осознать. В случае Паули ему, по-видимому, необходимо было оживить интерес к собственной индивидуации, то есть символическому обретению «четвёртого кольца». Вспомним, что по возвращении из Америки в апреле 1954, пройдя через эмоционально трудное время, Паули вошёл в «великую трансформацию».

В этот период Паули увидел серию снов, которые оказались весьма значимыми. Они описаны в главе 13.

Как предвестник этих снов, с Паули прошло значимое событие по возвращении в Швейцарию. Он прочитал сочинение Фирца «Происхождение и значение Абсолюного пространства для Ньютона» (Geanerus, 1954) и увидел сон, о котором написал самому Фирцу. По воспоминаниям Фирца[370]:

Паули видит незнакомый ему английский текст. Но под ним появляются «секретные слова», на которые указывает стрелка: «Сегодня солнце проявит себя, как во времена Кеплера». «Старик», который оказывается рядом с Паули, ясно и прямо отвечает на вопрос, не Ньютона ли это слова: это слова «канцлера Региомонтана». Проснувшись, Паули понимает, что Региомонтан жил незадолго до Ньютона.

Региомонтан (1436-1476), на самом деле живший за двести лет до Ньютона, был астрономом и математиком. 1475 году он его назначили новым епископом Регенсбурга, и Папа вызвал его в Рим для внесения поправок в юлианский календарь так, чтобы солнцестояние пришлось как можно ближе к 21 марта. Паули, вероятно,