Опять что-то случилось. Читаю:

МОСКВА. ТВЕРСКАЯ УЛИЦА.

6 (19) июня 1917 года

Из остановившегося трамвая повалил народ, и меня несколько раз толкнули. Тут же двинулся встречный поток тех, кто пытался взять штурмом уже начавший трогаться вагон. Я выбрался из толпы и остановился, разглядывая какую-то афишу. Нужно подождать охрану, которая занимала свои неприметные места вокруг меня. Представляю, как в глубине души меня костерят мои безопасники во главе с генералом Климовичем за то, что не сидится ВИП-персоне в пределах охраняемого периметра. В народ его тянет, видите ли!

Да, время от времени, когда, простите за тавтологию, время мне позволяло, я выбирался на улицы Москвы, так сказать, людей посмотреть и при этом себя особо не показывать. Потому и был придуман вот этот образ потертого жизнью и войной штабс-капитана Артемьева, который служил на какой-то мелкой должности в архиве Военного министерства.

Какая-то сволочь наступила мне на ногу и, буркнув формальные извинения, исчезла в толпе. Да, тут тебе не парад. Ничего не попишешь, назвался штабс-капитаном – не зевай, дорогу тебе расчищать никто не будет, скажи спасибо, что незримая для окружающих охрана бдит и серьезных эксцессов не допустит. Впрочем, генерал Климович решительно зарубил мое первоначальное желание побродить в окрестностях Сухаревской башни, заявив, что никакая охрана в толпе на местном рынке меня не убережет, если не раскрывать мое инкогнито. И хорошо, если просто кошелек подрежут, а можно и на удар ножом нарваться за здорово живешь.

Да, МВД борется, вон Анцыферов целый доклад представил, касаемый…

– Поберегись, православные!

Я отпрянул от края мостовой, пропуская едущего с Камергерского переулка ломового извозчика, подвода которого была нагружена каким-то хламом, торчащим во все стороны. Тот покатил себе дальше, выкрикивая предостережения, весело переругиваясь с прохожими и другими возницами. Да, здесь тебе не Марфино. Смотри по сторонам, под копытами ломовой лошади или колесами трамвая тебя никакая охрана не спасет.

Вообще, как мне показалось, на улицах стало как-то оживленнее, чем это было месяц назад. Как-то бойчее, веселее, что ли. Даже по сравнению с временами до Кровавой Пасхи, потрясшей всю Москву. Стало больше прохожих на улицах, как-то активнее пошла торговля, люди стали приветливее.

Внезапно какая-то бабка меня перекрестила. От неожиданности я даже остановился.

– Ты чего, добрая женщина?

Она вздохнула и ответила загадочно:

– Вот и тебя Господь сберег. Значит, и мого Ваньку убережет. Скоро к семье вернется, сыночек мой.

Я сообразил.

– С фронта?

Та кивнула.

– С него, будь он неладен. Но уберег Господь народ свой, уберег Россию-матушку. Мир скоро. Домой солдатики вернутся. И Ванька мой вернется. Попомни мое слово, соколик!

Обнимаю старую женщину и говорю ей:

– Верь, мать, вернется твой Ванька.

Та кивнула и вытерла глаза платочком.

Я шел по Тверской и уже иными глазами смотрел на окружающих меня людей. Да, именно вот это ощущение скорого мира роднило настроение горожан. Словно после долгой и тяжелой зимы вновь показалось солнышко, забежали ручьи, зачирикали воробьи, весело забрехали собаки, и даже лошади с большей охотой потянули по улицам свои экипажи или подводы.

Появились на улицах гуляющие, заулыбались барышни, и даже наряд сестер милосердия смотрелся именно как наряд, а не как серая униформа. Жизнь возвращалась в Москву, в Россию и в Европу. Насколько я мог судить по докладам, даже во Франции скорое заключение мира считали делом совершенно решенным. Что уж говорить о той же Италии. Князь Волконский шлет весьма оптимистические депеши из Рима, и не только касаемо близящегося перемирия.

– Ваше благородие, расстегайчиков не желаете? С мясом, с рыбой?

Я рассмеялся.

Да-да, охотно-с. Наверняка, шельмец, твой расстегайчик еще этим утром лаял или мяукал. Хорошо, если не попискивал. Шаурмячных тут еще не придумали, торговали все больше вразнос, но суть подобной коммерции от этого не менялась. А есть рыбу из Москва-реки начала XX века я бы и врагу не пожелал, учитывая, что об экологии в эти времена толком и не слыхивали.

– Нет-нет, любезный. Не сегодня!

Улыбаясь, качаю головой и продвигаюсь дальше по тротуару, стараясь держаться дальше от бордюра. Не хватало только огрести от проезжающего транспорта, который движется тут самым диким образом. И пока ничего с этим поделать нельзя.

Движение по улицам Москвы весьма оживленное, а улицы, в том числе и Тверская этого времени, крайне узки, да еще и норовили изгибаться из стороны в сторону. Увы, это не прямые проспекты моего бывшего времени. Нынешняя Тверская скорее походила на Большую Никитскую, какой я ее помнил в начале третьего тысячелетия, чем на широкую главную улицу огромного мегаполиса. А, впрочем, разве прямые и широкие проспекты сильно спасали в будущем Первопрестольную от пробок? Ну, разве что во времена СССР, когда улицы уже были широкими, а автомобилей на этих улицах было еще мало. В нынешнее же время, мы находились на этапе, когда улицы еще узкие, а всякого транспорта уже более чем достаточно. Причем не только автомобильного. Тут было всякой твари по паре – легковые и грузовые машины, ломовые извозчики и легкие пролетки, да и многочисленные сдвоенные трамваи, коими были забиты все основные улицы, не добавляли порядка в систему дорожного движения. Впрочем, никакого упорядоченного дорожного движения толком и не было, ибо каждый пер, куда считал нужным. Оттого поездки через Москву были еще тем приключением.

Именно по этой причине я большую часть своего времени проводил или в Марфино, или в Петровском путевом дворце. Прибытие же в Кремль царя-батюшки регулярно вызывало транспортный коллапс в Москве из-за неизбежных перекрытий, а попробуйте не перекрывать движение, когда поток движется со скоростью пешехода, то и дело останавливаясь! А это мало того что долго, так еще и очень опасно для сохранности моей обожаемой тушки.

Альтернативой было постоянное пребывание в Кремле. Однако не знаю, как там жили советские вожди в моей истории, но я там жить не смог. Те несколько недель, которые я там провел, оставили у меня ощущение буквального заточения в крепости. Так что, оставив там соответствующие службы, я постарался вырваться оттуда при первой же возможности.

Но не все зависит от меня, даже если я тут император. Есть целый ряд официальных протокольных мероприятий, которые невозможно и немыслимо проводить где-то в ином месте. Не могу же я, к примеру, перевезти в Марфино тронный Андреевский зал Кремля? Или Архангельский собор? Так что так или иначе, но ездить в центр мне приходилось. Причем официально, а не в образе штабс-капитана Артемьева.