– Здесь конец сети, – объясняет он. – Мостов больше не будет.

– Так вот в чем состоит хорошая новость!

– В стволе дерева прорублены ступеньки, – добавляет он. – Их обнаружили Хоуп с Алексой.

Лонан умолкает.

– Ну и?..

– А еще Хоуп и Алекса нашли пещеру.

– Нам с пещерами не очень-то везет.

– К этой крепится сетка, Иден. Огромная и широкая, и на ней нет никаких острых предметов, – продолжает Лонан. – И натянута она ровно под нашим адским мостом.

У меня перехватывает дыхание.

– И Финнли… она…

Усмешка Лонана становится мрачной.

– На сетке ее не было.

– Но вы уверены, что Финнли упала именно на нее?

– Она размером с олимпийский бассейн, Иден.

Пытаюсь переварить услышанную информацию. Потому что, насколько мне известно, девчонки не могут упасть с высоты двадцати-тридцати футов, а потом молча встать и уйти. Либо они кричат и зовут на помощь, либо они мертвы.

А мертвые точно никуда не уходят.

– Какое-то извращенное у тебя представление о хороших новостях.

Беру сандалии, лежащие возле Лонана, вытряхиваю прилипший к ним песок. Обуваюсь. Израненные ступни почти не болят.

Исчезновение Финнли – как морковка, болтающаяся на веревочке перед носом у нас, голодных белых кроликов.

Наш поиск сокровищ с каждым часом становится все масштабнее.

Феникс, Касс, Алекса, Хоуп, Лонан, я. Маленькая армия из шести человек: раненых, скорбящих, ослабленных. Мы исполнены решимости. Нас всего шестеро – а против нас слишком много неизвестных.

Теперь я убедилась, что Лонан прав: местные обитатели не стали бы настолько утруждаться, если им не надо было бы спрятать нечто важное. А мы зашли так далеко, что не имеем права повернуть назад. Мы найдем лабораторию. И ответы на наши вопросы.

Когда мы добираемся к площадке перед пещерой, Касс разрешает замотать ему руку в сплетенную из тростника импровизированную перевязь. По правде говоря, Касс сам и предлагает так поступить.

– Упал на руку, – объясняет он Хоуп и Алексе. – И в ней что-то хрустнуло.

Правда, у Феникса перевязь уже была наготове – словно они с Кассом успели все тайком обсудить. Лонан, незаметно наклонившись ко мне, шепчет:

– Он себе не доверяет.

– Потому что в пещере может оказаться активатор?

Лонан кивает.

– Активатор может оказаться где угодно.

Бросаю последний долгий взгляд на пустую сетку. Она чересчур яркая, чистая. Подозрительно как-то.

– Я, наверное, плохой человек, – произношу я, предварительно прокрутив в голове свою тираду. – Но мне почему-то становится чуточку легче от того, что ее с нами нет.

Меня раздирают противоречия. Как можно одновременно скорбеть по кому-то и чувствовать облегчение? Как можно радоваться, что ты выжил за счет другого?

Лонан окидывает меня взглядом – прохладным, спокойным:

– Я вижу в тебе только сочувствие.

– Да?

– Да. – Он протягивает мне руку: – Готова? Нас ждут.

Я колеблюсь.

Уговариваю себя, что это ничего не значит. Что я по-прежнему помню о Берче.

Лонан пытается меня дружески поддержать. И я просто-напросто пытаюсь хоть кому-то довериться. Верно? Чего же я тогда боюсь?

Когда я вкладываю свою ладонь в его, Лонан помогает мне встать. Кожа у него теплая, но по мне волнами пробегают мурашки.

Мы снова идем позади всех.

Я должна отпустить его руку, мысленно повторяю я. Или хотя бы ослабить хватку. Однако приказ не достигает нервных окончаний моих пальцев, которые вдруг переплетаются с пальцами Лонана. Мы соединены. Мы связаны.

Лонан тоже меня не отпускает.

В пещере царит темнота, и никто не видит, как горят мои щеки. Я ведь едва знаю Лонана – но почему столь отчаянно за него цепляюсь? Да, он меня обнимал, когда мы сидели на своде первой пещеры, но тогда все было иначе – один человек помогал другому не сломаться. Подобно тому, как заливают воск в трещины глиняного кувшина, чтобы тот не излился досуха.

А сейчас ситуация изменилась. Мы сделали выбор – и продолжаем его делать каждую секунду. Мы не разнимаем рук. И хотя Лонан остается для меня загадкой, я понимаю, что нуждаюсь в его поддержке.

И надо признаться, что я ему, в общем-то, доверяю.

Вспыхивает свет – куда более совершенная версия фонаря, который парни использовали на берегу. В стеклянной колбе – Феникс держит за рукоять из скрученного провода – сгорают веточки и одинокая спичка. В отблесках пламени его волосы кажутся особенно рыжими, а скулы – острыми.

Я вижу, что пещера совсем не похожа на предыдущую. У нее настолько низкий свод, что я могу коснуться его, даже не вставая на цыпочки. Узкий тоннель тянется вниз – очередное подтверждение, что мы белые кролики из «Алисы в Стране чудес».

Внезапно на меня накатывают воспоминания о коллекции стеклянных бутылочек всех форм, цветов и размеров. Я начала собирать ее как раз благодаря бутылочке из «Алисы» – той самой, с надписью «Выпей меня». Интересно, какой на них сейчас слой пыли, если они до сих пор стоят на полочке в ванной комнате? Вспоминаю и о чайном сервизе, который мы использовали на моем шестом дне рождения, и о голубом с белым платье, которое мама специально сшила для праздника. И о книге про Алису – я бы все отдала, чтобы вновь взять ее в руки. Одна лишь мысль вызывает в памяти запах маминого шампуня, жидкости для снятия лака, меда и теплого молока.

Думаю о том, как мама укладывала меня спать. Как же размеренна была в те долгие месяцы моя жизнь – ничто не предрекало той катастрофы…

Лонан стискивает мою руку, вытягивает из омута.

– Ты в порядке? А то замедлила шаг.

Он находится так близко, что мне становится страшно: вдруг он ощутит, как в моей груди колотится сердце?

Мотаю головой:

– В порядке. Прости.

Он наверняка знает, что я лгу – или, по крайней мере, пытаюсь убедить саму себя, – потому что хватка не ослабевает.

– Если хочешь, позже поговорим.

Я молча киваю, как пустоголовая куколка на приборной панели автомобиля. А что я могу сказать? Каждый кого-то потерял. Мы теперь бездомные. Никто не может отмотать время и вернуться назад, в те дни, когда величайшими проблемами были пролитый лак для ногтей и разбитые чайные чашки. А разговоры о прошлом ни сегодня, ни завтра никому не помогут.

Когда Берч впервые взял меня за руку, нам уже исполнилось четырнадцать.

С того дня рождения, когда меня ужалила пчела, прошло ровно три года. Родители наконец-то угомонились – до этого они заставляли нас с Берчем и Эммой позировать для фото, пока в их смартфонах не закончилась память.