— Хорошо.

— Только не пойму, почему ты не воспользуешься своими магическими силами и посылаешь войско. Разве не можешь вызвать хорошую бурю?..

Колдун вздохнул и прошептал, жалуясь:

— Потому что магических сил не осталось. Я никак не могу подпитаться. Я уже почти никто. Я простой человек, как ты. Мне мешает кто-то, кто все мои силы забрал. Только ты, Торольф, никому об этом не говори. На собрании бондов я буду выглядеть хорошо, и меня будут бояться. Только одним их страхом я смогу тебе помочь…

В Саамский залив ладьи вышли при встречно-боковом ветре, но ветер этот был не настолько сильным, чтобы остановить движение. Лодки даже на веслах шли ходко, и вои время от времени сменяли гребцов, давая тем отдохнуть. Погода была хмурой, солнце выглядывало только изредка на восходе и на закате, но дождя не было, и, кажется, ничто его не предвещало. И такая погода сопутствовала мореплавателям еще пару дней. За эти дни, стараясь сохранить набранную скорость движения, только дважды останавливались у саамских берегов, заранее осмотрев с моря место и убедившись, что ни жильем, ни дымом поблизости не пахнет. Потом, обогнув мыс, за ночь при случайно пойманном попутном ветре пересекли поперек еще один большой залив, сложное скандинавское имя которого назвал Ансгар, но это имя никто из славян не смог правильно повторить, и потому предпочли его не запоминать, и оказались у свейских берегов. Но, по совету опытного сотника Большаки, к берегу не приближались. И долго шли морем на веслах, и парус в полное отсутствие ветра не ставили, и только дважды останавливали на небольших островах, поднимая переполох среди местных рыбаков, но в контакт, даже дружеский или обычный торгово-обменный, с ними не вступая. А потом опять потянулись долгие дни пасмурной погоды, правда, ветер стал более благосклонным к путешественникам и теперь дул в паруса плотно и устойчиво, и нагоняли упущенное время, в дополнение к ветру, с помощью весел. Даже при том, что время еще позволяло не торопиться и не доводить гребцов до изнеможения, сотник Овсень предпочитал иметь запас времени на случай, если позже случится непредвиденная задержка. И потому приказал почаще подменять гребцов воями. Воям же любая работа была в пользу, чтобы не застоялись. Конечно, время, если говорить откровенно, должно было больше волновать Ансгара, которому требовалось вовремя вернуться, чтобы не пришлось потом отвоевывать свой титул силой. Но и самим славянам задержка тоже казалась рисковой, потому что они не знали, когда разбойники сумеют продать своих пленников, и боялись опоздать. Ловить в море суда работорговцев — занятие не слишком верное и не менее опасное, чем путешествие в урманские земли во главе с урманским конунгом. Но опасность была не только в конце путешествия. Она могла подойти вплотную в любой момент длительного плавания.

— Самые опасные воды… — на очередной стоянке, совершенной уже на берегу, сказал Большака. — Здесь даны часто гуляют. И эсты — эти разбойники еще худшие, любят представиться друзьями, а потом пускают стрелу в спину за любую мелочь, которую могут украсть. Но у эстов лодки маловаты, чтобы с нами тягаться. Мы их попросту тараном перетопим, и они это понимают. Потому эстов опасаться нужно только на берегу. А на воде опасаться стоит только данов. Однако я сразу вперед переплываю. Они мою ладью знают. Друзья мы старые, много я данов перетопил. Не полезут… Не рискнут…

За следующие несколько дней чьи-то драккары, в разном количестве, четырежды оказывались на курсе четырех ладей, однажды встречных драккаров было даже шесть. Но, рассмотрев ладьи поближе, драккары стремительно отходили в сторону. Должно быть, ладья Большаки была узнаваема и пользовалась здесь уважением. И сотник Овсень начал подозревать, что их компаньон и старый товарищ самого Овсеня пользуется в местных водах таким авторитетом, что дикари стараются от него спастись. То есть сотник был более известным пиратом и разбойником, чем пираты и разбойники даны и эсты.

На следующей стоянке, опять совершенной на острове, где стояло только несколько рыбацких хижин, брошенных жителями, Овсень прямо спросил об этом Большаку. Руянский сотник в ответ только рассмеялся, не сказав ни «да», ни «нет». Но этот смех тоже был ответом.

Таким образом, наиболее опасные воды миновали без столкновений. И ни разу за все время морского похода остановки не были достаточно долгими, чтобы шаман Смеян смог устроить камлание у костра. Разговор о камлании заходил несколько раз, но каждый раз действие откладывалось из-за отсутствия времени или из-за опасности ситуации.

Но когда двинулись уже прямо в полуночную сторону, места даже для коротких стоянок стало выбирать еще труднее, и, останавливаясь, приходилось выставлять часовых и по суше, чтобы контролировали все подходы к временному лагерю, и на высшей точке берега, чтобы заблаговременно заметить подход чужих лодок, если такие появятся. Берега уже пошли исключительно свейские и опасные, потому что свейские вики были населены совсем не тем народом, что жил в саамских деревнях, хотя прибрежные саамы тоже не были склонны чувствовать себя жертвой и всегда были готовы дать отпор тем, кто посягнет на их добро и их свободу. Жизнь научила их, в общем-то, миролюбивых и трудолюбивых людей, защищаться отчаянно. Но саамы, по крайней мере, не проявляли собственной демонстративной агрессивности. Свейские вики вели себя иначе. Как только впереди обозначался очередной фьорд, скрывающий чей-то вик, где-то на берегу загорался костер. И это было сигналом к тому, чтобы готовился к плаванию местный драккар. Из фьорда драккар или даже два драккара, если вик был большой, увидев, что ладей слишком много, не выходил, но останавливался в проливе, загораживая путь к своему жилищу, или даже порой, уже после того, как ладьи проходили мимо, долго двигался позади параллельным курсом, провожая довольно далеко. Свеи на борту драккара бегали и прыгали, как настоящие дикари, и дразнили славян, ударяя мечами в щиты, словно приглашали на бой. Это было, конечно, глупо с их стороны, потому что любая из ладей могла бы подойти и потопить мелкий драккар. Но надо же было местным мужчинам как-то проявлять свое мужество, вот они и проявляли его, друг перед другом хвастаясь и считая хвастовство за подвиг. Воинскую доблесть свеи ценили.

А дважды, когда место для стоянки было вроде бы спокойное, приходилось срочно собираться, потому что часовые поднимали тревогу — со стороны берега в сторону лагеря шла конно-пешая рать, и шла явно не с пожеланиями доброго здравия. Однако ввязываться в стычки с береговыми жителями сотник Овсень не желал, чтобы не задерживаться, хотя некоторые из воев хотели бы и свейским викам напомнить об участи Куделькиного острога. И даже высказали сотнику свое желание.

— Тоже хотите дикарями прослыть? — прямо спросил в ответ Овсень, поймав при этом прищуренный и недовольный взгляд Ансгара.

Но сотник сказал то, что думал, и то, что было понятно его людям. Они дикарями прослыть не хотели, и потому проявлять более жесткую волю Овсеню не пришлось. Это было более важным, чем отношение конунга к оскорблению его народа. Тем более оскорблению вполне заслуженному, в чем никто не сомневался, кроме тех, кого этим обидным словом награждали.