Гунналуг, читая заклинание, повернул и первый магический огненный треугольник, как он поворачивал второй, против движения часовой стрелки. Убрал из него и молодого конунга Ансгара вместе с уже не интересующим колдуна мечом, и длиннорукого сотника русов Овсеня, сейчас не так и нужного в сравнении с тем, что удалось найти случайно, хотя Гунналуг лучше других знал, что случайностей в мире не бывает, и все события взаимосвязаны. Убрал и волкодлачку, и воинов, стоящих на палубе ладьи, и оставил лишь одного маленького уродца, переместив его по связи со скрижалью в давний момент.

И увидел…

Тот же ныне не существующий дом в далеком Куделькином остроге. Маленький полутемный закуток. Горит торчащая из стены лучина. И этот уродец держит на коленях толстенную и тяжелую седьмую гиперборейскую скрижаль. Читает, кажется, водя скрюченным маленьким пальцем по трехрядным строчкам.

Гунналуг от этого зрелища предельно возмутился и напрягся. Каждая клеточка его тела готова была лопнуть от натуги и разлететься на отдельные куски. Каждое сухожилие натянулось так, что готово было зазвенеть, как струна, только коснись его. И весь он начал дрожать и вибрировать от возбуждения.

Маленький никчемушный уродец так вот просто держал на коленях драгоценную скрижаль, которую добыть не могли несколько поколений могущественных и влиятельных людей из ордена темнолицых колдунов. Просто так вот держал на коленях, без трепета, без произнесения заклинания перед тем, как раскрыть. Откуда в мире берется такая несправедливость! Зачем уродцу седьмая скрижаль! Что он может почерпнуть из нее! Он вовсе не похож на всезнающего могущественного колдуна и чародея, даже взгляд, даже внешний вид его говорят о том, что это ничтожество ничего не умеет, ни на что в жизни не пригодно, и воспользоваться скрижалью так, как можно ею воспользоваться, не в состоянии. А ведь эта скрижаль может по большому счету научить человека, как стать властителем мира! Захочет обладатель знаний им быть или не захочет, это уже другой вопрос. Вот Мерлин не захотел, не хотели и властители страны Туле, как когда-то называлась Гиперборея. И неизвестно, нужно ли будет это самому Гунналугу. Но многое другое нужно ему. Именно ему, а не маленькому уродцу.

От таких мыслей задохнуться было недолго, и он чуть не задохнулся в действительности.

Но Гунналуг быстро овладел собой, чувствуя, как от возбуждения раскрываются его внутренние «колодцы» и он опять теряет силы. Нет, такого допустить никак нельзя, нельзя оставлять скрижаль в руках этого недочеловечка. Только кто он такой — маленький уродец? Как найти его? Как дотянуться до него? Какое отношение он имеет к Ансгару, к длиннорукому сотнику Овсеню? К Ансгару, скорее всего, никакого. А к сотнику, к Всеведе — да. Этот уродец — существо из их дома, хотя непонятно, что он там делал. Наверное, русы, как и знатные скандинавы порой, держали у себя для развлечения карликов. На всякий случай следовало выяснить какие-то детали, которые выяснить можно, только действовать следует хитростью.

Гунналуг трижды позвонил в колокольчик, приглашая к себе стражника. Тот явился быстро, поскольку и весь Дом Синего Ворона не слишком большой, хотя и имеет в одной своей половине два этажа. Этого стражника Гунналуг хорошо знал на протяжении нескольких десятков лет и даже брал его с собой в свою башню, куда не каждого пускал. Немолодой человек, многократно проверенный и надежный. Позволяющий порой себе вольности в общении с ярлами, но не болтун и на сторону ничего не расскажет. На такого всегда можно положиться и быть уверенным в нем. А верность по нынешним временам становится уже редкостью. Значит, таких стражников следует ценить и беречь.

— Приведи ко мне моих пленниц. И старайся не слушать, что они говорят.

Стражник скривил страшную рожу, изображая улыбку. Но улыбка его походила на улыбку тролля, рассмешить никого не могла, лишь только напугать.

— Я вообще не понимаю уродливый язык славян, — склонил стражник голову, показывая, что понял приказание. — Таким языком могут говорить и понимать друг друга только самые последние дикари. Как только Один терпит их существование…

— Не рассуждай, распустились все без меня, — проворчал колдун, впрочем, не строго.

Стражник ушел, тяжело ступая по половицам, а Гунналуг опять замер у распахнутого окна, нюхая, как и раньше, морской бриз. Все-таки для любого скандинава запах моря и ветра является живительным родником, способным поддержать в трудные моменты. Тем же русам этого не дано, они лишены возможности плавать по морям. И пусть сидят в своих тенистых лесах, пусть нюхают свою листву и траву с цветочками, пусть слушают своих соловьев, а не парящих над волнами беспокойных, всегда кричащих чаек. И так стоял Гунналуг до тех пор, пока дверь не заскрипела. Колдун обернулся резко, желая этим движением напугать Всеведу и ее дочь, но те даже не вздрогнули. Они обе были без цепей и даже без металлических ошейников, какие приказал надеть на своих рабов Торольф Одноглазый. Гунналуг к рабам относился иначе, они для него были всегда чем-то не стоящим внимания, как насекомые, которыми полон воздух. А этих пленниц принимать за рабов он не мог, потому что внимания к себе они требовали большего, чем может потребовать обыкновенный раб.

— Ты еще не образумилась, глупая женщина? — спросил колдун, одновременно знаком приказывая стражнику выйти из комнаты.

Женщина совсем его не боялась, как, кажется, и ее дочь. Сначала Гунналуг удивлялся этому, поскольку привык к положению, когда приводит всех окружающих, в том числе и суровых ярлов, в трепет. Но потом понял, что женщина эта — достойный соперник, сама осознает свою силу и потому не боится. Точно так же и дочь ее знает силу матери и потому видит в колдуне только врага, с которым следует бороться, и не более. А борьбы они, видимо, не боятся. Характером обе крепкие. Тем не менее из-за отсутствия страха в их глазах Гунналуг сам чувствовал себя неуверенно, но показывать этого, естественно, не желал. А неуверенность для колдуна страшна даже тогда, когда ее никто со стороны не замечает. Неуверенность не только лишает сил, она лишает точности во всех действиях и может вообще привести к трагической ошибке, когда при материализации мысли произойдет сбой, и мысль начнет действовать против самого суггестатора[22].

— Это ты, нечисть, образумиться не желаешь, — с достоинством, хотя и устало, ответила Всеведа. — Я тебе все сказала и не понимаю, чего ты хочешь от меня. Ты плохой колдун, если не можешь такой простой вещи прочитать в прошлом. Книга сгорела безвозвратно. Все, что от нее осталось, хранится только в памяти людей, которым я что-то оттуда читала, но людей добрых, которые не пожелают поделиться с тобой знаниями, как я не желаю делиться ими с тобой. И никогда, как я чувствую, эта книга не окажется в твоих руках. Этого боги не допустят, и не допустят ушедшие на небеса мудрецы, что саму книгу писали. Они с небес смотрят и всегда знают, кому нельзя книгу давать ни при каких обстоятельствах. Именно потому она сгорела…