он на кочевника, не было в нем и черт людей с Южных степей — видел их Шуя, все как один — голубоглазые, да русоволосые.

— Я Шуя кстати, — добавил он, спустя минуту. Мужчина не ответил ничего, не скривил лицо, продолжая шагать прямо. И почему-то в груди зародилось решение поведать свою печальную историю странному незнакомцу.

Рассказал ему Шуя о своей жизни, как разбойники в ночи напали на их караван, как гнали их под ночными светилами. Не утаил он, как из пальцев сверкнули искры, поджигая фитиль фейерверков — так на них кочевники и вышли. А вот, как мать драла ему за это уши, скрыл. Временами казалось, то Шаману неинтересны его слова, смуглое лицо выглядело равнодушным. Возможно, он, как и сестры, не верит ему и насмехается в душе. И лишь на второй день пути, когда на небо взошло луна, Кам, окинув его взглядом, приказал разжечь огонь. В руках не было кремневого камешка, и сколько бы не тер Шуя ветви друг о друга — они не загорались.

Шаман терпеливо ждал.

Стыдясь своей неумелости, особенно под изучающим взглядом, Шуя, от обиды стукнул рукой по ветвям, тонкое волшебство острой болью прошлось по кончикам пальцев. Замерев, он снова посмотрел на ладони. Его, не чужие. А раз, они его, значит и делать будут то, что он, Шуя, скажет.

Диким потоком необузданная магия окутала сухие ветви, обдуло жаром тело. Едва отскочил он от вспыхнувшего пламени, опалив ресницы.

— Что толку от злости, коль не можешь с ней брататься?

«Никакого» понял Шуя, разворачивая ладони к лицу. Едва заметное золотое свечение просачивалось сквозь тонкую кожу. Это его, и он должен научиться с этим совладать, иначе повторится то же, что и в тот вечер. Шуя не знал, как именно он научится контролировать это, но точно знал, что ему поможет странный мужчина.

Много лет прошло с того года, много дорог они прошли вместе, много рек переплыли, много закатов проводили. И сейчас, слушая непривычный шум дождя, Шуя понял, что очень скоро наставник будет жить разве что в его памяти. Не было у него родни, не было друзей, по крайне мере ни разу не упоминал в разговоре их имена.

— Надеюсь, не скоро… — повторил парень сам для себя и с тоской на сердце посмотрел во тьму пещеры. Наставник уже должен вернуться, но даже шаги его не раздавались в тишине.

— Может, пойдем за ним? — предложила Мирослава. Как не хотелось ей уходить от теплого костра, но толкало к действиям чувство тревожного беспокойства.

Взявшись за руки, они вошли в темноту пещеры, продвигаясь в пол шага. Под ногами петлял лисенок, не желая оставаться наедине с непогодой. Вдруг, по лицу прошелся тоненький сквознячок холода, гоня мурашки по телу.

— Впереди выход, — прошептал Шуя, уже видя слабый свет. Его руку крепко сжали в ответ, он и сам чувствовал это, хоть и не мог объяснить словами.

Повсюду светились камни, будто солнечные лучи пропитали их вечные тела. Холодное голубое сияние шло от каменных стен, со сталактитов капала вода — горная, студеная. Под ногами лежали камни, крупные и яркие, привлекающие внимание своим дорогим блеском. Шуя тяжело сглотнул, хорошо бы наполнить ими карманы, да обменять на золото. Да только чувствовал он, что недобрым это кончится. Самоцветы горят в серебре, а сердце беду чувствует.

— Предчувствие у меня плохое, — промолвил он едва слышно. Знакомое ощущение тревоги прошлось по телу, тут же напряглись мышцы, готовые в случае чего бежать от опасности или защищаться.

Воздух стал совсем холодным, дыхание белым паром вышло изо рта. Мира зябко поежилась, когда подошва её лаптей намочилась. Шуя, словно бы не замечал, как ледяная вода касалась щиколотки, шел вперед. Он ясно чувствовал присутствие своего наставника среди удивительного богатства горы, но никак не мог понять — зачем старик пошел в самую глубь?

Аккуратно, Мира потянула его за рукав, сбавляя шаг, Шуя проследил за её взглядом и удивленно замер. Позади них, на каждом камне сидело, по меньшей мере, две ящерки. Зеленые, коричные, желтые, выглядывали они из своих укрытий, наблюдая за чужаками умными глазами. Не может так животное смотреть, уж Шуя знал, не раз видел, как делал это Кам.

Кто бы за ними не наблюдал, он уже знает об их присутствии.

Лисенок агрессивно зашипел на ящериц, его пришлось взять на руки.

Они дошли до края пещеры, где узкий коридор выходит к круглому каменному залу, и спрятались за выходящими самоцветами. И страх, и интерес, боролся в душе, когда он увидел, как его гордый наставник, приклонив колени, стоит напротив трона, ни живой, ни мертвый.

Почти бросился к нему Шуя, но, на удивление, твердая рука Мирославы остановила его. Девушка закачала головой.

— Освободи меня, — просил Кам устало. Шуе не надо видеть лицо наставника, чтобы представить его выражение. Никогда прежде не показывал Шаман столько чувств.

Та, что сидит на троне, распрямила плечи, уложив тяжелую косу. Вид её выдавал скуку: не первый раз она видит его в своих владениях, и кто знает — последний ли?

— Отчего же мне снимать проклятье? — поинтересовалась женщина. — Долг платежом красен.

Зеленые глаза-изумруды блеснули во тьме. Страшная красота владеет этим местом.

— Как мне отдать долг, если не помню я, что задолжал? Сними с меня проклятье, Малахитница, недолго мне осталось. Как вспомню — все верну!

Женщина встала, чуть резко, но, не показывая, как слова Шамана задели её. Давно никто не называл её так, прошли века, как люди забыли это имя. Дышит глубоко, хозяйка Медной горы, а позади тускло сверкают самоцветы.

— Триста лет ты ходишь ко мне, Кам. Триста лет забыть дорогу не можешь…

— Только это я и помню, — прервал её мужчина, кривя губы.

— К нашему общему сожалению. Ты знаешь, как снять проклятье, этого более, чем достаточно.

Шаман поднялся, хватит с него унижений. Последний раз пришел он к ней с мольбой. Если дано ему умереть без имени, то так тому и быть. Чувства приходится держать в себе, не должна она видеть его боль.

— Каким мощным было моё обещания, раз я наслал на себя твоё проклятье?

Черные брови сдвинулись в обиде. Зелёное платье при движении переливалось синевой. За секунду оказалась хозяйка горы возле хранителя южной земли, смотря ему прямо в глаза.

— Твое предательство стоило жизни человеческой, если для тебя это что-то еще значит, Шаман.

Мысль эта заставляет опустить голову. Наверное, в детстве мать тоже ругала его за проказы, а он, понурив голову, разглядывал сапоги. Возможно, да