Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Его театральная постановка растянулась минуты на три, и он, наконец, спросил:
– Хотите что-нибудь добавить?
– Только то, что, несмотря на его утренние опоздания, он всегда выполнял работу в срок и отрабатывал это время в обеденный перерыв или после работы.
– А мне все равно. Вы меня понимаете? Мне плевать. Его непунктуальность является в глазах компании серьезным проступком, но за это он постоянно оставался безнаказанным. Разве ваши товарищи не имеют такого же права опаздывать? Может, он чем-то лучше вас или любого из ваших коллег?
И тут, сам того не желая, а может, и наоборот, он закричал на меня. И я угодил в ловушку. Виной тому были не крики, к чему все давно привыкли, а его лицо, в котором читалась безграничная власть. Бывают случаи, когда люди теряют контроль над собой и ничего уже не могут с этим поделать.
– Может быть, Эстрелла чем-то лучше меня или моих коллег? – крикнул я ему в лицо. Но как только слова слетели с моих уст, я понял, что допустил серьезную ошибку.
И доказательством тому стала воцарившаяся тишина. Это было, несомненно, мое поражение, пусть и маленький, но провал. Он жаждал моего самоубийства на камеру: признания в том, что мне известно что-то такое, что я никогда не должен был знать. К собственной радости, я сдержался и больше не сказал ни слова.
– Ну, Эстрелла – это отдельный случай, поэтому у нее свои условия труда и своя зарплата… – тут он замолчал, выжидая, чем я буду парировать. Но я устоял. – В любом случае я думаю, что все это не ваша забота.
– Так тогда и не сравнивайте, потому что не все мы тут равны! – крикнул я ему.
– Безусловно, – и снова его властная улыбка. – Вы совсем не похожи на меня.
Он бросал вызов за вызовом, испытывая мое терпение. В действительности, кроме презервативов, пластикового стакана с фиолетовой помадой и привлекательной секретарши, у меня на него ничего больше не было. Он знал, что я безоружен.
– Нет, к счастью, я совсем не похож на вас, – мне уже было нечего терять, мне было уже все равно, потому что было жутко обидно и больно за Хави…
– Что вы имеете в виду? – продолжал он провоцировать меня.
– Только то, что меньше всего на свете мне хотелось бы походить на вас, – сказал я, глядя ему прямо в лицо.
Может, это было из-за увольнения Хави, может, из-за поведения Рафы – из-за упаковки презервативов, которую он демонстративно выложил передо мной на стол, может, из-за его жены или из зависти, я не знаю, но впервые в жизни я наслаждался тем, что причинял боль другому.
– А вы думаете, что мне хотелось бы походить на вас, ничтожество? – начались оскорбления. Я довел его до белого каления, зная, что за моей спиной осталась открытой дверь.
– Вы хоть знаете значение слова «ничтожество»? Ничтожество – это никчемный, бессодержательный человек. И знаете, как пишется слово «бессодержательный»? Оно пишется через «о». И знаете ли вы, дон Рафаэль, насколько это режет глаз, когда мы получаем от вас по электронной почте письма с кучей орфографических ошибок? Как можно быть настолько безграмотным и даже не замечать этого? – я тоже умел оскорблять. – И кстати, увольнять… Увольнять кого-то, как вы только что сделали, тоже пишется через «о». Этому детей учат еще в школе.
Я подписал себе смертный приговор. Я понял это сразу, как только перестал говорить, как только увидел, что он даже не в состоянии подобрать слова. Я встретился с быком, рвущимся протаранить меня, с человеком, желающим покончить со мной и не подозревающим, что это был и его конец тоже. Снаружи было полно свидетелей, и не все были похожи на него.
Он сдержался, хотя я прекрасно видел, чего ему это стоило. Камера, безусловно, все записывала. Дверь была открыта настежь, равно как и раны его самолюбия.
– Убирайтесь отсюда! – крикнул мне. – Убирайтесь отсюда, идиот!
– Ничего другого я от вас и не ожидал, – и, продолжая обращаться к нему на «вы», я попрощался.
Мы оба встали, наши тела двинулись навстречу друг другу. И когда наши взгляды встретились, голосом, пропитанным яростью, он тихо зашипел.
– Как долго, по-твоему, продлится твой брак? – спросил он и улыбнулся.
Я ушел, растерянный, не сводя с него глаз. «Как долго, по-твоему, продлится твой брак?» Что это вообще значило?
* * *
В ту среду я не стал дожидаться сеньору Луизу. Впервые за долгое время мне просто хотелось поскорее вернуться домой.
Я не разговаривал с Сарой, не разговаривал ни с кем, не звонил Хави, просто ушел в положенное время: пробил пропуск и исчез. В каком-то смысле я одержал над ним небольшую победу.
От возвращения домой я не ждал ничего необычного.
И вместо того, чтобы рассказать Реби о своем плане, мы с ней поссорились.
Я пришел расстроенный, она была подавлена. Мы даже не стали сдерживаться. Это была серьезная, мучительная, причиняющая физическую боль ссора. Она отличалась от ссор влюбленных, потому что в ней больше не было места сожалению, страху потерять друг друга, слезам в подушку и признанию вины. Нет, она не была ссорой влюбленных.
Отличалась она и причинами. Их попросту не было. Теперь любая глупость могла разлучить нас навсегда. Порожденная взаимной усталостью, любая ссора стояла между нами и каждый раз приводила к более ожесточенным столкновениям.
– У нас ничего нет на ужин? – спросил я, глядя на нее, лежащую на диване.
– Нет, – ответила она, даже не поворачиваясь в мою сторону, не обращая на меня внимания.
– А каннеллони где? Вчера оставалось, по крайней мере, четыре штуки, – злобно поинтересовался я.
– Я их съела, потому как ты всегда приходишь поздно, – ответила она, продолжая смотреть телевизор и едва смотря на меня.
– Ты ничего мне не оставила? – крикнул я на нее.
– Нет! Отстань от меня!
Меня задела не столько эта фраза, сколько ее тон.
– Отстану, когда захочу! – крикнул я.
– Заткнись уже, ты мешаешь мне смотреть телевизор! – и это «заткнись» было насквозь пропитано ядом.
– Сама заткнись, дура! – первое оскорбление.
– Сам дурак! – и снова уставилась в телевизор.
Я подошел к столу, взял пульт и выключил его.
– Что ты делаешь, идиот?! – крикнула она, поднимаясь и стараясь схватить меня
