пол для божества не мил;

Меж обоими жрец средины держится:

Преставши мужем быть, женой не сделался.

Слуг безбородых Мать богов счастливая

Себе промыслить властна нежной бритвою.

Тавро ль помянем мы для освящаемых?

В печь помещают иглы невеликие;

Плоть припекают ими, чтоб прияла огнь;

И тела часть ту, кою знойно знаменье

Запечатлеет, освященной мнят они.

Когда ж оставит дхание умершего

И погребальна свита в гроб несет его,

Драгими тело убирают лудами;

Златой пластиной кожа облекается,

Металл скрывает выжженное пламенем.

В сих муках нудит пребывать язычество,

Теснят уставом этим боги чтителей:

Забавится так Демон с им плененными;

Носить их учит гнусны поношения,

Велит несчастным опаляться мукою».

(«Перистефанон», Х: «Святого мученика

Романа глаголы противу язычников», 1006–1090)

Мирча Элиаде предлагает нам небольшую зацепку, чтобы считать Аттиса таким же божеством хлеба, как Осирис и Таммуз-Адонис: «Ипполит, однако, утверждает, что срезанный колос считался фригийцами таинством, позже заимствованным афинянами. Поэтому возможно, что христианский автор перенес на Элевсин то, что он знал о мистериях Аттиса, бога, которого, согласно Ипполиту, называли “свежий пшеничный колос”».

С другой стороны, не ушла в небытие и другая его ипостась – как консорта свирепой богини Кибелы, разъезжающей на львах. По Нонну, он был ее возничим, себя оскопившим:

Вакху во сне явилась Эрис, кормилица Распри,

На колеснице стояла, львами влекомой, богиня,

Приняв обличие Рейи, любящей рокот трещоток;

Фобос правил возничий призрачной этой повозкой,

Был он и ликом, и телом подобьем Аттиса мнимым —

Мужествен, но и с телом округлоизнеженным тоже,

Голосом звонким, высоким гнал он упряжку Кибелы.

(«Деяния Диониса», ХХ, 34–40)

В горных же долах

Дионис в нетерпенье, и часто он укоряет

Геру, что, дескать, на битву вновь распаляются инды,

Что ветерки, мол, уносят всю на победу надежду!

Видя львиную пару, стоящую в яслях воздушных,

После того как Селена уж десять кругов обежала,

Зная, что Эос уж триста раз восходила на небо,

Сам он, как лев разъяренный стенал и метался по чаще,

Вотивный рельеф с изображением Кибелы и Аттиса. Национальный археологический музей в Венеции

Слезы лия из бесслезных зениц… Ко страдавшему Вакху

Аттис, скопец, явился сквозь скифские дикие горы,

Длинноодетый, стегая львов своей быстрой повозки,

Рейи божественный вестник резвый, он с помощью меди

Острой кровию залил колос плодоносящий

Юности и разлучился с бороздою и плугом

Страсти, оставив жатвы… Разлился рекою кровавый

Ток, как отбросил он лемех любовный от бедер, лишившись

Мужеских признаков после ударов железа по телу…

Да, это он поднялся на колесницу Кибелы,

Дабы утешить Лиэя вестью в великом несчастье!

И Дионис, завидев вестника, мыслил: везет ли

Рейю, богиню праматерь, на битву свирепую с индом?

Остановивши повозку и вожжи к осям привязавши,

Вестник румяноланитный с кожею, женской нежнее,

Молвил Вакху реченье звонким гласом высоким:

«О Дионис лозоносный, Дия отпрыск, потомок

Рейи, ответь мне, когда возвратишься в лидийскую землю

После победы над родом индов косматоголовых?

Рейя не видела пленных, добычи со смуглою кожей!

После битв и сражений, устроенных в горных загонах,

Львов, зверей мигдонийских, гривы не омывала

В щедрых потоках Пактола! Не слышно шума сражений,

А пролетело меж тем уж десять годов круговратных!

К матери всех бессмертных в знак несомненной победы

Не приводил ты и пары львов индийских с Востока!

Вот тебе от Гефеста-бога и Рейи бессмертной

Битвенные доспехи, что кованы в кузне лемносской,

Как во вселенной, найдешь там и небо, и море, и землю!»

Вестник и речи не кончил, как Вакх-воитель воскликнул:

«Жалки же боги-ревнивцы! В этой войне бесконечной

Мог бы лишь за день единый индов низвергнуть ничтожных

Сулицей плющевою, но похищает победу

Зависть упорной Геры, богини ревнивой и злобной!

Дериадею-владыке Арей потакает открыто

Дикий, когда он бьется с сатирами, и сам я

Тирсом его поразил бы, да только Кронион грозится,

Молниями и громами гнев мой ярый смиряя!

Если бы Зевс поднебесный, из-под туч возгремевший,

Дал мне знаменье какое – связал бы тогда я Арея,

Жатву обильную взял бы с племени индов надменных!»

Но на то Дионису Аттис лидийский отмолвил:

«Если во длани подъемлешь щит звездоносный эфира,

Друг мой, то яри Арея и Геры козней не бойся,

Войск не страшись и блаженных, ведь Рейя праматерь с тобою,

Воев изогнутолуких презри – не могут и ранить

Оные Гелия-солнце или богиню Селену!

Кладенец Ориона какой же меч превозможет?

Лезвие дрота какого уязвило б Боота?

Не защитит и отец рогатый Дериадея,

Океана не могут оспаривать воды Гидаспа!

Так что смело сражайся снова, ибо праматерь

Рейя тебе предвещает победу скорую в схватке!

Только не будет закончен поход, пока четверная

Хор колесница шестижды по небу не обернется —

Вот и все, что и Зевс, и нить всепобедная Мойры

Гере упорной уступят, но год лишь седьмой народится,

Сразу же ты одолеешь город сих индов надменных!»

Молвит он, Бромию щит подавая и радуясь сердцем.

Чаши бог наполняет вином, разрешающим скорби,

Чистым и крепким напитком на пире, и дух облегчивши,

На колесницу восходит и львов бичом погоняет,

Намереваясь к нагорьям Фригии воротиться.

Вот миновал по пути он горы земли кавказской,

Выси краев ассирийских, суровые Бактрии пики,

Выйдя к либанским нагорьям и к цепи Тавра высокой,

Вот в Меонии долы вступил, в исконные земли,

Где божественный дом нашла дето мощная Рейя.

Бог от уз разрешает львов своих плотоядных,

В яслях их запирает, дает амвросии на яство.

(«Деяния Диониса», XXV, 308–384)

Лукиан так передает этот миф, повествуя о храме Сирийской богини в Гелиополе: «Существует и другое священное предание, я слышал его от одного