— Парень сердится, — заметил Форт, когда они с Уле уединились в комнатке, отведённой Возчику. — На лице написано.

— Это мой телохранитель. Не ссорьтесь с ним, пожалуйста.

— Что, серьёзный боец?

— При случае он может пробежать по потолку.

— Кажется, я ему путь не заступал...

— Сихо нездорова, её сердце мается. Ей надо стать просто человеком, а тело пропитано гормонами. Назначили семь сеансов перегонки лимфы, пока прошла всего один...

«Цветистость лика», — листал Форт подаренный блокнот, где пестрели рисованные лица и схематичные фигуры в узорах. «Цветистость корпуса и конечностей». «Фасоны конца дня», «фасон законченного хулигана», «фасон неприступной мужественности». Последние страницы были плоскими обоймами — в кармашки вложены полоски, оставлявшие на пальцах разноцветные следы. «Соответствуйте модной красе в любом состоянии!»

— Я вижу, вам неудобно, — сокрушался Уле. — Вы не просто так поспешили уйти от стола. Уверяю, вы всем здесь понравились.

— С моей-то походкой и физиономией?..

— В этом нет вины. Но те, кто пострадал до рождения, часто ведут себя иначе. Льготы развращают их. А у вас есть профессия, вы умелец. По сравнению с Сихо вы добились гораздо большего.

— Понравилось, что нидэ угощает туа? — Форт уже разобрался с разницей в тональности и долготе звука, отличавшей название расы от просто людей.

— Да, — Уле сел на коврик. — Мне горько, если вы столкнулись с расовыми предрассудками. Это трудно побороть. Боюсь, так будет всегда. Но вы сделали шаг навстречу, вызвались помочь — как мы в Единстве.

— Ваши могут спрятать человека? незаметно вывезти?

— Ах, не могу вам лгать! Мы действуем в рамках закона, легально.

— Всегда?

На лице Уле выступила слабая, но явственная маска стыдливости.

— Иногда дело решается на уровне дружеских связей, по личной договорённости. Как бы частным образом. Но ваш случай особый — вы открыто обратились к белым. Нельзя подставлять их.

— Ясно. Завтра пойду покупать телефон. Кстати, для подключения надо что-нибудь предъявить? водительские права, страховой полис?

— Зачем? — Уле заморгал с неподдельным любопытством.

— Чтобы зарегистрировать мой номер.

— Не понимаю. Его просто аннулируют, когда вы перестанете платить.

До въезда в автономии Форт был уверен, что родился, жил и умер в самом свободном и демократичном из обществ. Он с детства затвердил, что Федерация — светоч свободы, и благодать её демократии — предмет зависти всех иномирян, особенно тоталитарных и имперских. Правда, в Федерации систематически случались мелкие и крупные свинства, кто-то мёр с голоду, кого-то убивали, всюду проверяли документы, происходили облавы, иногда бомбили жилые кварталы, обыскивали на улице и молотили дубинками, перлюстрировали бумажную и электронную почту, составляли горы досье на неблагонадёжных — но с этим федералы как-то свыклись, и гордиться свободой оно не мешало.

Но тут он неожиданно осознал, что до сих пор жил, как в Буолиа на выселках, и лишь сейчас узнал, что такое настоящая свобода.

Он мог назваться любым именем и даже огрызком вместо имени, и никто не требовал от него удостоверить свою личность. Он мог разгуливать в карнавальной маске, и никто не заставлял её снять. Он, совершенно чуждый туанцам, непринуждённо разъезжал и расхаживал по их планете, и если им слегка пренебрегали, то лишь по сходству с расой, в незапамятные времена спалившей мир, а в остальном не чинили никаких препятствий.

— Расскажи, что разрешено вашим... в рамках закона, — попросил он Уле.

На завтрак Сихо грела остатки ужина. Всем хватит поклевать, даже тяжёлому Возчику; он неедяка, словно постится.

Сихо думала о Расстриге. С началом суток, едва солнце зашло, Лье плавно свернул ухаживания, и его вынесло из кельи — побалагурить с милицейскими охранниками, узнать, кто поступил за день в Лазурную Ограду. Оч-чень непростой муун этот Расстрига. Притворяется бездельником — а всё примечает, всё на ум берёт. И той ночью... Сихо подёрнуло по телу холодком — двоих ухлопал, как конфету съел! Теперь обхаживает, улещает, чтобы, значит, полюбила и не выдала. Ишь, хитрый! О цветах поёт. Она вздохнула над вкусно дымящим судком и недовольно скосила глаз на затёртые крем-пудрой женские пятна, расползшиеся по тылу кисти. Любовный яд, хуже нет! И в храмовую больницу топать неохота — лежать, ждать, пока насосы прогоняют через себя лимфу...

— К чему ты испытываешь тяготение? — нудил Нию, по немощи способный толковать лишь о законах и профессиональном образовании. — Я бы, поверь опыту, советовал учиться на строителя.

Сихо открыла рот, желая ответить, что скреплять стенные панели ей не по плечу, пусть этим верзилы-нидэ занимаются. Но тут вошёл Возчик — и рот Сихо замер нараспашку.

Не нуждаясь во сне, Форт за ночь обстоятельно изучил её подарок, перечитал все рекомендации визажистов, сделал выводы и подобрал подходящий, на его взгляд, макияж, чтобы вполне соответствовать стандартам ТуаТоу.

Когда он явился компании в полной боевой размалёвке совершенного мужчины, эффект превзошёл все ожидания. Лье издал стон: «Ооо, не могу!!» — и повалился на лежак, стуча руками, как в агонии. Нию так громко сглотнул слюну, словно подавился собственным языком, а Уле в панике вскочил, крича:

— Салфетки! Воды! Какой ужас!

— Что-то не так? — заворочал Возчик головой.

— Не трожь термос!!! — Лье метнулся наперехват, чтобы Уле впопыхах не умыл Возчика кипятком.

Сихо захохотала, потом завизжала со всхлипами, смущённо сунув лицо в ладони.

— Нии, кто тебя надоумил?!

— Прошу, — как положено смехачу-затейнику, Возчик хранил ледяную невозмутимость, — объясните мне, что неправильно.

— Цветистый! — изнемогал Лье, корчась на ложе. — Сухостой в цвету!..

— Нии, так нельзя, — Уле подступал с намоченной салфеткой. — Ты же неплод. Люди засмеют. На, сотри.

— Странно. Я действовал по инструкции, — взяв влажный листок, Возчик стал снимать грим. — Написано: «Между фазами приемлемы фасоны...»

— Где у тебя между? ты же без индекса! — у Лье от смеха выступил наливной румянец. — А... не сердись, хорошо? я только спрошу. У вас, может, свой обычай? ну, в колонии?

— В нашей колонии красятся только мункэ, — Форт избавился от полос и растушевок узора, очистил руки и смял салфетку. Свойство блокировать мимику показалось ему даром Неба. Спасибо, что не вышел так на улицу. В общем, дёшево отделался — всего-то четверых насмешил. Правда, в галерее слышалось со стороны: «Ой, ой!», — но он не догадывался, к чему это относится.

— Возчик, не принимай за обиду! — Лье примиряюще замахал гибкими руками. — Слишком неожиданно это всё выглядело! Ну, ошибся ты, с кем не случается. Колонисты так чудят порой... очень давно вы от людей оторвались!