Убитого товарища сменил Федор, он наотмашь нанес удар бердышом. Усач успел отпрянуть всем телом, но не удержался и рухнул обратно вниз под стены гуляй-города. Когда стрельцы предприняли контратаку, в месиве сражения Федор опять столкнулся с усачом. Тот уже был ранен, но яростно и виртуозно дрался своим топориком. Федор старался держать усача на дистанции; он был молод, силен, ловок и наносил такие страшные размашистые удары своим тяжеленным бердышом, что все-таки задел противника. Получив удар в грудь, супостат пал на землю.

После битвы Федор отыскал поверженного врага. Тот еще дышал. Широко раскрыв глаза, он смотрел куда-то вверх, то ли на Федора, то ли сквозь него. Левая кисть усача сжимала рукоятку длинного кинжала, заткнутого за матерчатый пояс. Жизнь покидала этого человека. Что он видел внутри себя в эти последние моменты?

Возможно, любящие карие глаза своей матери… Небольшую деревушку на берегу Дуная, где вырос… Строгих чужестранцев, забравших его из родного дома, воспитание в чужой семье, принятие ислама и тяжкие годы обучения в корпусе янычар. И вот его первый военный поход: на 160 кораблях, вереницей растянувшихся чуть ли не на полморя, они плывут покорять Мальту, рубить головы тамошним рыцарям, мстить им за разграбление турецкого судна с грузом для гарема султана. Тогда радость играла в сердцах молодых янычар, и ужас объял их врагов, увидевших на заре майского утра на горизонте всю мощь эскадры Пияле-паши. Затем – бесконечная бомбардировка бастионов, яростные атаки и приступы. Форт Сент-Эльмо упорно сопротивлялся, много правоверных сложили свои головы на подступах к нему. Впереди лезли одурманенные гашишем айялары, исламские воины-фанатики, не знавшие страха и ни во что не ставившие ни чужие жизни, ни свои. Как сейчас над ним, умирающим, стоял молодой стрелец, так и он сам когда-то, будучи дерзким, бесстрашным и молодым, склонился над окровавленным, с оторванной ногой и развороченным бедром телом седого айяла-ра. Тот тоже еще жил, мог говорить.

– На, возьми! – дрожащей рукой айялар протянул ему свой кинжал. – Он забрал много жизней. Когда-то давно мне его дал человек святой жизни. Он мне сказал, что мне не познать тихой старости, я погибну в сражении. Такой же милости Всевышнего желаю и тебе!

Турки не смогли взять Мальту. Янычар помнил скрип снастей корабля, увозившего его с этого острова. Лежа на палубе, он мучился от острой дизентерии. Собаки мальтийцы отравили колодцы, накидали туда трупы павших животных. Янычар выжил. У него была мечта: хоть раз увидеть свою мать, которую когда-то покинул. Среди его собратьев по оружию ходили слухи, что сын хорватского сапожника адмирал Пияле-паша, тоже в свое время обучавшийся в корпусе янычар, смог отыскать свою мать, что она, оставаясь христианкой, живет в Стамбуле. Пияле-паша велик! Есть к чему стремиться! Потом еще были битвы, и кинжал верно служил воину султана. Свою мать он так и не увидел.

Теперь, когда душа рассталась с телом янычара, кинжал забрал себе московский стрелец Федор Не-хорошко. Он сточил с лезвия ножа строку неведомой магометанской вязи, клеймо в виде руки, бьющей с облака, и стал носить его не за поясом, а за голенищем своего сапога.

* * *

Шли годы, стрелец Нехорошко участвовал во многих баталиях. Могучий, коренастый, он обладал недюжинной силой и со временем выработал свою хладнокровную, расчетливую тактику боя. Ее главным критерием являлась практичность и эффективность того или иного приема. Он не тратил лишних сил, дрался без эмоций, был собран, но расслаблен, его движения казались по-медвежьи неуклюжими, но это была лишь видимость, просто ему так было удобно. Враг никогда не мог понять, задел он Федора или нет, ничто в стрельце не выдавало, что он терпит боль. Сжав губы, с лицом, словно вырубленным из кремня, пренебрегая опасностью, он всегда был в центре мясорубки. Один его грозный вид служил стимулом для наших бойцов и пугал врага. Взятый когда-то у того янычара кинжал верно служил Федору – уж больно удобная у него была рукоятка, он словно прирастал к кисти. Ножны тесака, сделанные из двух деревянных пластин, обтянутых кожей, со временем разболтались, и Нехорошко соорудил новые – еще более простые.

В жизни Федор был нелюдим, молчалив и малоприветлив, за глаза его звали бирюком. Он жил, как жили его дед и отец, тоже служилые московские ратные люди. Когда пришла пора, Федор женился, обзавелся детьми. Первая жена Наталья умерла в молодости, и стрелец привел в дом новую хозяйку – Ефросинью. Всего у Нехорошко было восемь детей – двое от первого брака и шестеро от второго. Младшая дочь родилась, когда ему было за пятьдесят. Дожив до седин, Федор мало продвинулся по службе по причине своего независимого характера. Несмотря на угрожающий внешний вид, Нехорошко имел тихий и совсем не грозный голос. Федор жил в согласии с собой и был крайне религиозен. Он накопил огромный ратный и жизненный опыт, который и послужил Руси в, пожалуй, самый тяжелый период ее истории – Смутное время.

* * *

Со смертью царя Федора Иоанновича прерывается правящая династия. На престол правдами и неправдами вступает Борис Годунов «вчерашний раб, татарин, зять Малюты», который в глазах многих знатных бояр выглядит худородным выскочкой. Спустя некоторое время появляется Лжедмитрий I, якобы сын Ивана Грозного, чудесным образом спасшийся, а не убитый в Угличе. Кем был на самом деле этот внешне неказистый, с разной длиной рук и крупными сизыми бородавками на лице, но, несомненно, талантливый и смелый авантюрист? О его личности бытуют разные версии: общепринятые и сенсационные. Русские люди сразу подметили, что царевич прикладывается к иконам и крестится чуть по-иному, в мелочах его поведение немного отличалось от принятого на Руси. Мог ли беглый монах так опростоволоситься в церкви? Вряд ли.

Также окружение царевича со временем отметило, что он не регулярно посещает баню. Западноевропейцы, в отличие от русских, мылись крайне редко, у них не было бань. Чтобы заглушить гнусные запахи, европейская знать использовала духи. Для борьбы с обитающими под нарядами насекомыми западная элита применяла изощренные ловушки, которые навешивались под одежду. Дамы заводили крошечных собак для отлова под пышными юбками вшей. На картинках средневековых художников знатные женщины часто изображены с маленькими зверьками на руках – горностаями, куницами. Мода на животных была вызвана не любовью к ним, а практическими соображениями – зверьки умели ловить блох. Марко Поло писал: «Венецианки ходили в дорогих шелках, мехах, щеголяли драгоценностями, но не мылись, а