в лесу есть подушки, и уж они-то в животе застревают ещё как. Со мной такое один раз было, давно уже. Ещё до того, как Индра нас заколдовала. Но я всё помню, как вчера. Мама выставила меня из норы: ей больше не хотелось обо мне заботиться. Я ужасно проголодалась и вдруг вижу: на земле лежит подушечка. Такая белая! Я как прыгнула, как вцепилась в неё — только перья полетели. Я её съела, а потом у меня из-за неё ве-е-есь живот забился. Я тогда чуть не померла.

Снова тишина. Наконец Брунхильда вздохнула.

— О-хо-хо… Ну что ж, пора приниматься за баррикаду. Ох, спинка моя. Мы и до рассвета не управимся.

После недолгого молчания Гримбарт сказал:

— Ну его к чёрту с его баррикадой.

— Что-что? — потрясённо переспросила Брунхильда.

— Ну его к чёрту с его баррикадой, — повторил Гримбарт громче.

— Что ты, ополоумел? — зашипела Брунхильда. — Одумайся, мой хороший.

Но Гримбарт, похоже, не собирался одумываться.

— Кто в замке главный? — спросил он.

— Индра, конечно.

— Вот именно, — сказал Гримбарт. — Вот и-мен-но! А Индра сказала, что не собирается беспокоиться из-за Тьодольва. Она сказала, что Тьодольв — самый трусливый медведь в мире. Вот так вот она и сказала.

— Так-то оно так, но…

— Чернокрыс нас запугивает, а мы слушаемся! — зашипел Гримбарт. — Он, подлец, даже не попрощался с Простоквашей. А сыр все эти годы ел! Ел так, что за ушами трещало!

— Да уж, сыра он съел немало, — согласилась Брунхильда.

— Надутый, бессердечный сырожор, который знай распоряжается другими, — проворчал Гримбарт. — Хочет баррикаду — пусть сам её и строит! Завтра же скажу ему, пусть только проснётся.

— Вправду скажешь? — В голосе Брунхильды прозвучали ужас и восхищение разом.

— Обязательно скажу. А теперь и нам пора спать.

— Вот и правильно, мой хороший, — сказала Брунхильда. — Идёмте спать. А ты, Рыжий Хвост… надеюсь, тебе хватит ума оставаться в кровати.

— Я тоже надеюсь! — пылко согласилась Рыжий Хвост. — Так надеюсь, что вот-вот лопну!

— Повтори-ка, Рыжий Хвост: мне нельзя убегать в лес. Я должна бросить игры в лису.

— Мне нельзя убегать в лес. Я должна бросить игры в лису.

— Очень хорошо, — одобрила Брунхильда. — А теперь марш в кровать!

— Эй, — позвал я. — Подождите!

— Что это? — насторожился Гримбарт.

— По-моему, Сем. Он же сидит в погребе, — напомнила Брунхильда.

— Ах да, я и забыл. — Кажется, Гримбарту показалось забавным, что я сижу в погребе.

— Может, подойдёте? — попросил я. — Ненадолго. Пожалуйста!

— Чего ему надо? — спросил Гримбарт.

— Чтобы мы подошли.

Какое-то время звери медлили. Потом их шаги послышались ближе, и вот я уже различил сквозь щели в крышке погреба их морды.

— Как ты там? — спросила Рыжий Хвост.

— Не очень. — Я изо всех сил старался не заплакать. — Очень не очень. Может, вы меня выпустите?

Брунхильда рассмеялась, словно заквохтала.

— С чего это нам тебе помогать?

— Мы же друзья! — сказал я.

— Были друзьями, — язвительно заметила Брунхильда. — Пока ты не попытался увести от нас Иммера. Я-то понимаю, что ты хотел его себе забрать, негодный мальчишка.

— И тебе всё равно, что с ним будет? — спросил я.

Брунхильда подумала и ответила: да, ей всё равно, что будет с Иммером, так что и говорить не о чем. Её волнует только свобода, которую все они скоро обретут.

— Ну а ты, Гримбарт? — сказал я. — Ты же знаешь, что такое сострадание?

— Знаю, — согласился Гримбарт. — И знаю, что оно у меня есть. Вот только если сострадания всего-навсего сколько-то процентов, то на корову, козу и курицу его хватит, а на мальчика уже нет.

Я с отчаянием вздохнул и перевёл взгляд на жёлтые глаза горничной, наблюдавшие за мной через щели в крышке погреба.

— Рыжий Хвост! Тебе же так нравилось играть с Иммером! Он всегда заступался за тебя. Рыжий Хвост! Он даже помог тебе выбраться из погреба, иначе ты утонула бы.

— Да-а, — словно в дрёме, протянула Рыжий Хвост — бездумно, как всегда. — Он мне помог.

— Ты же понимаешь, Рыжий Хвост, что Иммер не хочет умирать? Понимаешь?

Рыжий Хвост немного помедлила с ответом, а потом сказала:

— Иногда приходится делать что-то, чего тебе не хочется. Например, носить панталоны. И есть вилкой. Или ходить в уборную. Но стоит тебе привыкнуть — и всё уже не так ужасно. — Она вдруг просияла. — А знаешь что? Как только Иммер привыкнет быть мёртвым, ему сразу полегчает!

— Нет! — закричал я. — Не полегчает! Как ему может полегчать? Ну почему ты ничего не понимаешь, тупица?!

Рыжий Хвост замерла. Взгляд у неё потемнел, на глазах выступили слёзы, и лиса вдруг бросилась на крышку, словно желая добраться до меня и покусать.

— В лесу я снова стану собой! — прошипела она. — Буду есть что и как хочу! И никто больше не назовёт меня тупицей!

— Ну-ну, — стала утешать её Брунхильда, — ничего. Не обращай внимания. Уже недолго осталось.

Рыжий Хвост ещё несколько раз шмыгнула носом, и вся компания направилась к крыльцу. Дверь скрипнула, лязгнула, и слуги скрылись в замке.

Настала тишина. Тянущая, гложущая тишина. Я привалился спиной к сырой стене погреба и подтянул колени к груди. Время шло, настала ночь. Мне хотелось, чтобы рядом со мной был Иммер, хотелось обнять его в последний раз. Обхватить, такого маленького, руками, зарыться носом в волосы. Всего один только раз — перед тем как всему настанет конец.

Где-то что-то грохнуло. Не знаю, как описать этот звук. Было похоже на раскат грома, но не совсем.

Снова грохнуло, на этот раз сильнее. От страха я глубже вжался в темноту.

Грохнуло ещё, потом ещё — и настала тишина. Я долго сидел не шевелясь и просто ждал. Пытался сообразить, что же так ужасно грохочет, и думал, повторится звук или нет. Нет, грохот стих окончательно. Стояла всё та же тянущая, гложущая тишина.

Вдруг что-то с лязгом покатилось по земле. Как будто перевернулась бадья для стирки — наверное, слуги забыли её на замковом дворе. Кто-то шёпотом выругался. А потом я услышал кое-что ещё. Услышал тяжкое сопение и фырканье, словно кто-то принюхивался. Звук приближался. Вот он уже над крышкой погреба. Сквозь щели я увидел в сером ночном свете очертания чьей-то головы. Услышал, как взвизгнули петли, как жалобно затрещало дерево. Крышка погреба распахнулась. В проёме, нарисованный бесцветной кистью на фоне неба, стоял он. Хотя Индра была уверена, что он не придёт. Что он трус. Шапка на голове сидела громадным косматым ведром. На морде застыло всегдашнее брюзгливо-мрачное выражение. Да, в проёме стоял он. Тьодольв.

Постарайся не погибнуть

— Тебе лучше