— Самуэль. Я видел, как они шныряют по лесу, обнюхивают друг друга. Иногда сходятся в битве. Имена не нравились друг другу. Они и сами себе не нравились. Пусть бы они друг с другом покончили.

Я потянулся за хлебом и бутылью с водой, которые пару часов назад спустила мне Брунхильда. Отпил воды, попробовал грызть жёсткую корку, но голова разболелась ещё сильнее. К тому же есть не хотелось.

Где-то что-то лязгнуло. Во всяком случае, мне так послышалось. Где-то открылась дверь? В хлеву замычала Простокваша, и всё снова стихло. Нет, не всё. Совсем близко послышался ещё какой-то звук. Как будто кто-то поглаживает крышку погреба. Я отложил хлеб, поставил бутыль и поднялся. От долгого сидения болели колени.

— Кто там? — спросил я. — Кто там наверху?

Никто не ответил. Я потерял терпение:

— Да кто там? Отвечайте!

Снова молчание. И вдруг — скрип старых петель. Люк открылся, и в мою чёрную яму полился ночной свет. В проёме возникла на фоне неба змеиная голова Индры.

— Ты уж прости, Сем, но мне необходимо поговорить с тобой. Ты, наверное, спал?

Я не ответил. Неужто она и впрямь думает, что я сейчас могу спать?

В проёме показалась ещё одна голова — чёрная, очень маленькая, с глазками-перчинками.

— Он на ногах, — проблеял Чернокрыс. — Наверняка ему достанет бодрости поговорить с вашей милостью.

Королева улыбнулась. Она изменилась: просто лучилась тихим восторгом, почти блаженством.

— Не знаю, как начать, — заговорила Индра. — Со мной как будто произошло чудо. Я бодрствовала у подножия длинной лестницы, что ведёт в королевские покои. Мне пришлось ограничить свободу твоего брата, и ему это совсем не понравилось, так что я решила покараулить. Иногда я слышу, как неистово Иммер бросается на запертую дверь.

Услышав эти слова, я не сдержался и всё-таки заплакал. Подумал, как Иммеру сейчас страшно там, в башне, в каком он отчаянии, — и мне не хватило сил сдержать слёзы.

— Отпусти Иммера, пожалуйста, отпусти! Не убивай его!

— Ш-ш, не плачь. — Индра, извиваясь, стала спускаться ко мне. — Давай поговорим? Мне пришла в голову одна мысль… Удивительная мысль!

Наконец королева спустилась, заняв чуть не весь погреб. Я прижался к стене, не желая касаться её, не желая ощущать её дыхание. Но Индра подползала всё ближе, пока её лицо не оказалось рядом с моим.

— Всё это твоя заслуга!

Чернокрыс подпёр крышку какой-то доской и спрыгнул, шлёпнувшись на спину своей королеве.

— Осмелюсь предположить, что это немножко и моя заслуга, ваша милость.

— Ну конечно. Если бы не ты… мой милый крыс.

Чернокрыс уцепился за её шею и заурчал от удовольствия, когда королева погладила его по спинке и пощекотала под подбородком.

Я посмотрел вверх, на открытый люк. Заметив мой взгляд, королева снова улыбнулась.

— Жалеешь, что не можешь дотянуться? Жалеешь, что ты недостаточно рослый, что не можешь схватиться за доски наверху, выбраться из погреба и спасти брата? — Она склонила голову набок. — Похоже, тебе ещё рано становиться мужчиной, Сем. Я ведь права? Разве тебе не хочется ещё немного побыть маленьким и невинным? Разве не хочется понежиться в моих объятиях?

Я молчал, только ещё сильнее вжался в стену.

— По-моему, ваша милость, ему не хочется, — захихикал Чернокрыс.

— Зато мне хочется. — Индра вдруг подпустила в голос строгости. — Я хочу, чтобы этот лягушонок, этот осадок околоплодных вод, этот уклонившийся в сторону отросток сел рядом и послушал меня. И когда он меня дослушает, то поймёт, что нет никакого смысла спасать маленького Иммера.

Королева подтащила меня к себе, обхватила костлявыми руками за пояс и насильно усадила себе на хвост. Мне было противно, всё моё тело бунтовало. Я ощущал её кожу — тонкую, упругую, она обтягивала крепкие мускулы, как хорошо пригнанное платье.

— Итак, — Индра положила подбородок мне на плечо, — я лежала без сна у себя в башне, размышляя о том о сём. Когда тебя ждут большие перемены, легко впасть в некоторую задумчивость. Я думала о том, что замок, так долго бывший мне домом, скоро снова обратится в склеп. Вспоминала разные удивительные случаи, которые разыгрывались в замке с тех пор, как я стала здесь хозяйкой. Думала о зверях, пытавшихся сделаться людьми. О людях, которые вели себя как звери. О счастье иметь ребёнка, который скоро появится на свет, и о своей матери. Как бы мне хотелось поделиться с ней моей радостью… А ещё я, как прежде, билась над великим вопросом. Ты понимаешь, о каком вопросе я говорю? Мы с тобой не так давно обсуждали его — ночью, у меня в покоях. Я размышляла, и вдруг мимо меня пробежал Чернокрыс.

— Я заглянул на кухню, за бутербродиком на сон грядущий, — объяснил Чернокрыс. — И когда услышал, как тяжко вздыхает её милость, то, разумеется, спросил, как она себя чувствует.

— Я ответила, что лучше и быть не может, но мне хотелось бы найти ответ на один вопрос, чтобы тяжкие мысли больше не мучили меня.

— Я спросил, что за вопрос мучит вашу милость?

— А я ответила: всё тот же старый вопрос, Чернокрыс. Почему колдовская сила линдвормов не действует на людей? Почему человек — единственное существо в мире, способное противиться нашим чарам?

— Тут я сел на пол, — продолжил Чернокрыс, — откусил от своего чудесного бутерброда и задумался, а потом спросил: точно ли в целом свете нет существа, способного устоять против линдвормов?

— А я ответила: ни единого. Только сами линдвормы, но это и так понятно.

— А я спросил: почему? Почему это и так понятно?

— А я ответила: ты ведь и сам всё разумеешь, милый Чернокрыс. Если какая-нибудь змея обратит свои заклинания против другой, она станет опасна. Она сможет подчинить себе своих же сородичей. И тут, Сем, всё встало на свои места! Всё, о чём ты рассказал мне той ночью у меня в покоях! Я вдруг всё поняла! — Индра изогнула длинную шею и восторженно посмотрела на меня. — Мы с вами — близкая родня. Вот и всё.

— Не понял. — Я покачал головой. — Ты о чём?

— Ну-ну. Сейчас объясню.

Индра ссадила меня, поставила на земляной пол посреди погреба и заговорила — медленно, отчётливо, словно пытаясь объяснить свои мысли не только мне, но и себе.

— Когда я, израненная, искала убежища от стрел, я была смертельно напугана. Вдали шёл жестокий бой. Я видела ужасные вещи. Я видела женщин и мужчин с искажёнными от ярости лицами. Видела линдвормов, пронзительно кричавших от боли. Но в моём страхе было что-то ещё. В нём таилось сомнение,