Как мог человек с его прошлым, таким светлым и перспективным, стать кровавым распространителем смерти? «Чем ты лучше государства, с которым всю жизнь воюешь?» – в сотый раз задавал он себе вопрос. Оно спаивает и оболванивает свой несчастный народ, вспоминая о его нуждах только тогда, когда он становится электоратом. А ты, «ушедший рано, запутавшись в долгах, с улыбкой д’Артаньяна, в ковбойских сапогах»? Ты, веривший во все доброе и светлое, сегодня продаешь «порошок счастья» и счастлив, убирая с пробега очередного конкурента. Тебя так закрутила эта кровавая карусель, что ты уже потерял всякие ориентиры. Далеко ли ты уедешь на этой карусели? Может, пора остановиться, пока тебе окончательно не вскружило голову, а тебя не вывернуло наизнанку от собственной пустоты?! Ведь ничего же святого не осталось в твоей никчемной жизни! Мама умерла. Семьи нет. Пресловутая кружка воды, этот «Оскар» для одинокого человека, тебе тоже не светит! А вот уже и птица бьется в стекло.

Туман поднял голову, посмотрел в окно и с облегчением увидел, что это не птица, а желтый кленовый лист, красивый и печальный в своей лебединой неприкаянности, прилип в ожидании лучшего к мокрому равнодушию стекла. Это осень. Надо успокоиться, и тогда, Бог даст, распогодится. И тогда, Бог даст, все пройдет! И это пройдет… Бог даст.

Дождь, который сводил с ума всех нормальных людей, навевал Нине Борисовне радость и веселье. Чем больше плакали небеса, тем больше веселилась Нина Борисовна. Раньше она не любила осень. Ей всегда было непонятно, как это «унылая пора» может быть «очей очарованьем»?! Выходит, что может. Лужи и лопающиеся в них пузыри дарят надежду на новый дождь, еще более сильный и пронзительный. В такую погоду нужно сесть, а лучше лечь в тепле у камина и дорожку за дорожкой вдыхать свое персональное счастье… «Неужели я всегда была в душе таким монстром? – вдруг с ужасом подумала Нина и с тем же ужасом ответила себе: – Да!» Просто раньше это сидело глубоко-глубоко, надежно прикрытое учебой, работой, семьей и связанными с ними проблемами. А с появлением этого чертового Тумана, будь он здоров и на свободе, все дальнее, потаенное, полезло наружу. Так где же счастье?! Там, в прошлой, сытой, здоровой обывательской жизни, или здесь и сегодня, когда риск и азарт, когда немыслимое богатство, – и все это на горе и слезах других людей? А депутат, устраивающий в своих охотничьих угодьях сафари на людей?! А вершащий судьбы людей судья, что засевает свой кабинет миллионами долларов? А министры, берущие неподъемные взятки, от которых и у штангистов-тяжеловесов вылезла бы грыжа? А женщина с горящими глазами, за власть готовая на костер, на плаху, на эшафот, но не готовая в кухню, в кирху, к киндеру? А седовласый сатир, готовый на любой подвиг ради той же власти? Хоть дымом угарным дышать, хоть под дождем из тухлых яиц работать в режиме нон-стоп и так далее, и тому подобное. Все фарисеи, все лицемеры… Кругом грязь… И только дождь осенний чист. И только совесть ее чиста. Она любит и, может, будет любима. Она не худшее создание творца.

Туман ждал Бифштекса, чтобы получить деньги и выдать еще кило «счастья». Бифштекс позвонил и сказал, что задержится, и Туман от нечего делать клацал кнопками дистанционки телевизора.

На Первом национальном канале шел главный национальный позор. На фоне дорогущих декораций, в окружении очень красивых балетных девок, при несметном количестве бесталанной и длинноногой подпевки куражился маленький, бесформенный и безголосый человек. Он как мог унижал великую украинскую нацию своим убогим и пошлым репертуаром. Из его, прости господи, выступления людоеды Полинезии узнали бы о том, что украинцы – их братья по духу. Такие же примитивные, бездуховные и простые. Им, украинцам, оказывается, так мало нужно для счастья. Выпить самогона, съесть сала, вареников с мясом, попариться с кумой в бане, подстричь свою крапиву, чтобы она не выросла трын-травой, и, будучи юными или престарелыми орлами, идти прямо от одного источника к другому.

И если макитру с варениками, шмат сала, развратную куму и аккуратно подстриженную под английский газон крапиву Туман еще мог себе представить, то орлов юных и не очень, стройными рядами шагающих от одного источника к другому, даже его воспаленный мозг вообразить был не в состоянии. Но вовсе не это задело Игоря в представленном зрелище. Он и раньше видел концерты ректора и стайки красивых двоечниц, которые, прикрывая зачетками интимные места, лихо отплясывали вокруг жирно-лоснящегося сатира, а хорошо упитанная певица по кличке Могила убеждала поющего Макаренко «полюбить ее такой, какая она есть»! Господи, твоя воля.

Не это взбесило Игоря, ибо каких только чудес не увидишь за деньги! Его удивил переполненный зрительный зал и счастливые лица зрителей. Казалось, на сцене стоял Лучано Паваротти, а Каррерас и Доминго были бэк-вокалом на подпевке у гения! Среди зрителей он увидел известных артистов, композиторов, поэтов и политиков. Их лица светились от счастья. Чудные дела твои, Господи!

Наконец пришел Бифштекс, и Игорь, сплюнув от досады, вынырнул из этого дерьма в чистоту окружающей его жизни, чтобы решать «производственные» вопросы.

Волков украдкой любовался Лерой. Она читала секретные служебные рапорты и оперативные материалы о нападениях на менял и наркодилеров, собранные операми отдела. Практически у всех этих нападений был один и тот же почерк. Внезапность, жестокость, смертельный исход. Иногда надругательство над трупами. Лера смешно шевелила губами и морщила носик. Время от времени она делала какие-то пометки в блокноте. Андрей впервые видел ее в очках и еле сдерживал желание. Но она строго предупредила его об ответственности за подобное поведение в процессе работы. Поэтому он сидел одетый в удобном кресле и все время курил, попивая остывший кофе. При этом он тихо любовался своим счастьем.

Андрей слабо верил, что она подскажет ему что-то дельное, но безропотно подчинился ее желанию поработать с бумагами, так как за время их близких отношений взял себе за правило подчиняться ее желаниям. Он уже привык к ее спокойной рассудительности и умению даже в экстремальной ситуации принимать единственно правильное решение. Как-то, еще в начале их отношений, у Леры были «искусствоведческие», как она их называла, дни. Они хорошо посидели в ресторане, крепко выпили и собирались ехать по домам. Проезжая мимо старинного особняка бекетовской архитектуры, Лера попросила Андрея остановиться. Они зашли в темный старинный подъезд, Лера завела его под лестницу и, неожиданно став на колени, со словами «сюрпрайз» расстегнула молнию на его джинсах. Андрей прижался к стене, закрыл глаза и улетел в космос. Полет был медленный и фантастически приятный. И когда до выхода в открытый космос оставались считанные минуты и в его голове уже пошел обратный отсчет, дверь подъезда с грохотом открылась и три сержанта ППС с фонариками и дубинками окружили испуганный Байконур. «Это мы удачно зашли, – сказал старший. – Лоха – в наручники, а соску – в уазик и на субботник». Но, прежде чем Андрей успел что-то сообразить, Лера, встав, заорала дурным голосом: «Субботник – это хорошо, субботник – это мы любим!», а потом вдруг перегнулась пополам и начала громко блевать. Менты еле успели отпрыгнуть. Она блевала по-звериному. После этого на секунду остановилась, ловко достала использованную прокладку и швырнула ее на пол, под ноги ментам, и снова принялась блевать. Через секунду пэпээсники испарились, громко проклиная шлюх и их непутевых сутенеров.