а не в Москву, к столице она не была готова. Там сняла угол у бабки, наврав, что студентка училища, а сама пошла работу искать. Несовершеннолетнюю брать никто не хотел, точнее, кто-то был готов, но не внушал доверия, восточные принцы, торгующие сухофруктами, или хозяева ночных клубов – все они смотрели с вожделением на юную красотку, что заставляло ее бежать от них подальше. И все же Мара нашла себе место, она стала уборщицей в богатом доме. В нем жила бабушка с двумя внучками и тремя кошками. Никакой угрозы со стороны сильного пола, хорошая зарплата, приятная атмосфера, но и вкалывать приходилось с утра до вечера. Бардак создавали и девочки, и животные, и сама хозяйка дома, разбрасывающая везде вещи, оставляющая чашки из-под чая на всех предметах мебели, курящая, как паровоз. Но чистоплотная и старательная Мара справлялась. Это не осталось незамеченным. Работодательница предложила девушке переехать к ним, благо на территории участка имелся домик для гостей, которым никто не пользовался (те немногочисленные гости, что бывали, размещались в самом коттедже).

Мара с радостью приняла предложение. Так она и деньги сэкономит, и время, что затрачивалось на дорогу, а главное, у нее появится свое личное пространство.

Домик она обустроила, обжила, как и дачу Райских. Вскоре девочки стали больше времени проводить у нее, а не в своем шикарном коттедже. За ними потянулись кошки. Хозяйка тоже наведывалась, но любила сидеть не веранде, чтобы спокойно курить – в крохотном домике с вентиляцией беда была.

Они сдружились. Мара стала чуть ли не членом семьи. Она уже не убиралась, на ее место взяли другую девушку, больше следила за общим порядком, делала закупки, за девочками приглядывала. Иногда хозяйка просила составить ей компанию за стаканчиком бренди. Она любила поговорить, а Мара с интересом ее слушала.

В этой семье она прожила три с половиной года. Скопила денег, потому что тратить особо не на что было. Душой отогрелась. Научилась чему-то новому, например, освоила базовый французский, которым занималась старшая внучка. Маришка могла бы оставаться на своей работе, в прекрасном домике, с людьми и животными, которые ее так хорошо приняли, но они понимала, что надо идти дальше и жить не их жизнью – своей.

Перед тем как отправиться в Москву, она решила навестить маму. Родительница как-никак.

Маришка приехала в поселок, но в дом Косматыча идти не хотела. Попросила паренька соседского сбегать и вызвать ее маму. Тот округлил глаза.

– Так померла она!

– Когда?

– Вчера. Завтра похороны.

– Гроб в доме?

– Не, в морге. Мамка твоя в сугробе замерзла. На улице вон какой дубак!

Мара поехала в морг, там узнала, что хоронить женщину некому.

– Как это? У нее же гражданский муж есть.

– Мы звонили ему, сказал, что не живут давно, и пусть ее государство хоронит. По документам эта женщина ему никто.

– Вот урод! – прорычала Мара. – Скажите, что нужно, я все оплачу.

Она похоронила мать, как говорится, честь по чести. С отпеванием и поминальным обедом. Косматыч в последний путь Роксану не проводил. Он забыл о ней сразу после того, как вышвырнул из дома. И это было не давным-давно, а две недели назад.

Косматыч по прошествии нескольких лет после бегства Мары привел в дом очередную юную девушку. Не ребенка, но очень молодую барышню. Спас ее, как он сказал Роксане, от извергов-родителей. Она должна была помогать по хозяйству, когда гражданская жена на рынке пропадает (он ушел на пенсию, а ее не хватало на жизнь). Что творилось в доме, пока та работала, Мара могла только догадываться. Но мать то ли застукала их, то ли просто стала мешать «счастью» пары, и Косматыч ее выгнал из дома. Ночевала Роксана где придется. А в ту роковую ночь не нашла прибежища и насмерть замерзла.

Об этом Маре рассказала одна из сельчанок, что на поминках присутствовала, они вместе на рынке торговали. Она Роксану на пару ночей приютила, но та начала к ее мужу приставать, пришлось выдворить.

– А что из себя эта девушка представляет?

– Зашуганная какая-то. Ходит, глаза опустив.

– Теперь она вместо матери работает?

– Нет. Он ее одну из дома не выпускает. Прикрыл лавочку свою.

Мара тогда крепко выпила. Деревенский самогон – это вам не изысканный бренди, что она в последнее время смаковала. Хмель всколыхнул все обиды, боль, ненависть. Он выплеснулся на притушенный огонь негативных чувств, чтобы снова его разжечь. Мара махнула еще одну стопку, встала из-за стола, оделась и понеслась к дому Косматыча. Она заколотила в дверь. Ей не открыли. Но Мара знала, как попасть внутрь. Было окно, через которое она возвращалась домой, когда сбегала, оно закрывалось неплотно, и если просунуть в щель даже тонкую веточку, можно откинуть крючок, он разболтанный. Она так и сделала. Распахнув створки, забралась в комнату. Она была нежилой. Косматыч ее бытовкой называл. Но и в ней пару раз Мару зажимал. Если она не давалась, запирал в наказание. Но она знала, как сбежать из плена хотя бы на несколько часов и незаметно вернуться.

Сейчас дверь была не заперта. Мара толкнула ее. Вышла в большую комнату. В ней все так же, как раньше. Только грязнее, новая пассия Косматыча не была к порядку приучена. Мара прислушалась. Знакомое похрюкивание. Скрип железной кровати. И девичий голос: «Прошу, не надо…»

В этот момент пламя ненависти опалило ее изнутри так, что Мара на миг ослепла, оглохла, онемела. Точнее, ей так показалось. На самом деле все было не так, с яростным криком она бросилась в спальню, на бегу схватив со стола нож. На кровати лежали двое. Косматыч сверху. Без трусов, но в собачьих носках и свитере – холодно же. Мара схватила его за космы, стащила с девушки, повалила на пол. Увидела косматый пах, стоячий член, чуть кривой, очень темный, и ее едва не вырвало. Мара с размаху поставила ногу на грудь мужику, склонилась над ним, взяла в горсть его причиндалы и отрезала их под самый корень.

Он